Рассказы - 2
Шрифт:
— И вы ничего не узнали о своемъ сын? — спросилъ Яньесъ, заинтересовавшись этимъ тяжелымъ разсказомъ.
— Нтъ, узналъ черезъ четыре дня. Его выловили изъ воды противъ Барселоны. Онъ запутался въ рыбачьихъ стяхъ. Тло распухло и начало разлагаться. Вы, наврно, понимаете, остальное. Бдная старушка угасла понемногу, какъ будто дти тащили ее къ себ. А я, дурной, безчувственный человкъ, я остался здсь одинъ, совсмъ одинъ, даже безъ возможности пить, потому что когда я напиваюсь, то являются они, знаете, о_н_и, мои преслдователи и сводятъ меня съ ума, размахивая своими черными саванами, точно огромные вороны. Тогда я чуть не умираю. И несмотря на это, я
Несчастные! Я чуть не плачу, видя ихъ на плах.
He они, a другіе заставили меня страдать. Если бы люди всего міра слились въ одно лицо, если бы у всхъ незнакомыхъ людей, укравшихъ у меня моихъ близкихъ своимъ презриіемъ ненавистью была одна общая шея, и ее предоставли бы въ мои руки, о, какъ я махнулъ-бы по ней!.. съ какимъ наслажденіемъ!
И выкрикивая это, онъ вскочилъ на ноги, ожесточенно размахивая кулаками, точно онъ сжималъ воображаемую рукоятку. Это было уже не прежнее робкое, пузатое созданіе съ жалобнымъ видомъ. Въ его глазахъ сверкали красныя искры, похожія на брызги крови. Усы встали дыбомъ, и ростомъ онъ казался теперь выше, какъ-будто спавшій въ немъ дикій зврь проснулся и страшно вытянулся во весь ростъ.
Въ тишин тюрьмы все ясне слышался мучительный напвъ, несшійся изъ нижней камеры: «Or… че нашъ, иже еси… на небесхъ»…
Донъ Никомедесъ не слышалъ его. Онъ яростно ходилъ по камер, потрясая шагами полъ, служившій его жертв крышею. Наконецъ онъ обратилъ вниманіе на этотъ однообразный жалобный стонъ.
— Какъ поетъ этотъ несчастный! — пробормоталъ онъ. — Какъ далекъ онъ отъ мысли, что я здсь надъ его головою!
Онъ слъ, обезсиленный и просидлъ молча долгое время, пока его мысли, его стремленіе къ протесту не вынудили его снова заговорить.
— Видите ли, сеньоръ, я знаю, что я — дурной человкъ, и что люди должны презирать меня. Но что раздражаетъ меня, это отсутствіе логики. Если то, что, я длаю, есть преступленіе, то пусть уничтожатъ смертную казнь, и я сдохну отъ голода гд-нибудь въ углу, какъ собака. Но, если необходимо убивать ради спокойствія добрыхъ людей, то за что же ненавидятъ меня? Прокуроръ, требующій головы преступника, былъ бы ничмъ безъ меня, безъ человка, который исполняетъ его требованіе. Вс мы колеса одной и той же машины, и — видитъ Богъ! — вс мы заслуживаемъ одинаковаго уваженія, потому что я — чиновникъ… съ тридцатилтней службой.
Брошенная лодка
Песчаный берегъ зъ Торресадодась съ многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служилъ мстомъ сборища ддя всего хуторского люда. Растянувшіеся на живот ребятишки играли въ карты подъ тнью судовъ.
Старики покуривали глиняныя трубки привезенныя изъ Алжира, и разговаривали о рыбной ловл или о чудныхъ путешествіяхъ, предпринимавшихся въ прежнія времена въ Гибралтаръ или на берегъ Африки прежде, чмъ дьяволу взбрело въ голову изобрсти то, что называется табачноню таможнею.
Легкіе ботики съ блымъ и голубымъ брюшкомъ граціозцо наклоненной мачтой составляли передній рядъ, на самомъ краю берега, гд кончались волны, и тонкій слой воды полировалъ песокъ, точно хрусталь. За ними лежали обильно осмоленныя черныя парныя лодки, ожидавшія зимы, чтобы выйти въ море, бороздя его своимъ хвостомъ изъ стей. А въ последнемъ ряду находились чинившіеся лауды, ддушки, около которыххъ работали конопатчики, смазывая ихъ бока горячимъ дегтемъ. Этимъ лаудамъ предстояло снова предпринять тяжелое и однообразное плаваніе no Средиземному морю — то на Балеарскіе острова съ солью, то къ Алжирскимъ берегамъ съ восточными плодами, а многимъ съ дынями и картофелемъ для красныхъ солдатъ въ Гибралтар.
Втеченіе года населеніе песчанаго берега мнялось. Починенные лауды отправлялись въ море, рыболовныя суда снаряжались и тоже спускались на воду. Только одна брошенная лодка безъ мачтъ оставалась пригвожденною къ песку, печальною, одинокою, въ обществ одного только карабинера, садившагося подъ ея тнью.
Краска на ней расползлась подъ лучами солнца. Доски дали трещины и стали скрипть отъ сухости; пескомъ, вздымаемымъ втромъ, занесло на ней палубу. Но ея тонкій профиль, стройные бока и прочность постройки обнаруживали въ ней легкое и смлое судно, предназначенное для бшенаго хода, съ полнымъ презрніемъ къ морской опасности. Она отличалась печальною красотою тхъ старыхъ лошадей, которыя были прежде горячими и гордыми скакунами и падаютъ слабыми и обезсиленными на песк арены, для боя быковъ.
У нея не было даже имени. Корма была чиста, и на бокахъ не было никакого намека на номеръ или названіе. Это было неизвстное существо, которое умирало среди остальныхъ лоокъ, гордившихся своими напыщенными именами, какъ умираютъ въ мір нкоторые люди, не разоблачивъ тайны своей жизни.
Ho инкогнито лодки было лишь кажущимся. Вс знали ее въ Торресалинасъ и говорили о ней не иначе, какъ съ улыбкою и подмигиваніемъ, точно она напоминала что-то особенное, вызывавшее тайное наслажденіе.
Однажды утромъ, въ тни заброшенной лодки, когда море кипло подъ лучами солнца и напоминало голубое, усянное свтовыми точками небо въ лтнюю ночь, одинъ старый рыбакъ разсказалъ мн ея исторію.
— Эта фелюга, — сказалъ онъ, лаская ладонью руки сухой остовъ судна: — это З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й, самая смлая и извстная лодка изо всхъ, что ходятъ въ мор отъ Аликанте до Картагены. Пресвятая Божія Матерь! Какую уйму денегъ заработала эта п_р_е_с_т_у_п_н_и_ц_а! Сколько дуро вышло отсюда! Она сдлала по крайней мр двадцать переходовъ изъ Орана къ нашимъ берегамъ и трюмъ ея былъ всегда туго набитъ грузомъ.
Странное и оригинальное названіе З_а_к_а_л_е_н_н_ы_й нсколько удивило меня, и рыбакъ замтилъ это.
— Это прозвище, кабальеро. Они даются у насъ одинаково, какъ людямъ, такъ и лодкамъ. Напрасно расточаетъ на насъ священникъ свою латынь. Кто здсь креститъ по настоящему, — это народъ. Меня напримръ зовутъ Филиппомъ. Но если я буду нуженъ вамъ когда-нибудь, то спросите Кастелара {Кастеларъ — писатель и государственный дятель второй половины XIX вка.}. Вс знаютъ меня подъ этимъ именемъ, потому что я люблю поговорить съ людьми, и въ трактир я — единственный, который можетъ почитать товарищамъ газету. Вонъ тотъ мальчикъ, что идетъ съ рыбной корзиной, это И_с_к_р_а, а хозяина его зовутъ С__д_ы_м_ъ, и такъ мы вс здсь окрещены. Владльцы лодокъ ломаютъ себ голову, придумывая хорошенькое названіе, чтобы намалевать его на корм. Одну лодку зовутъ Б_е_з_п_о_р_о_ч_н_о_е З_а_ч_а_т_і_е, другую — М_о_р_с_к_а_я Р_о_з_а, ту вонъ — Д_в_а Д_р_у_г_а. Но является народъ со своею страстью давать прозвища и называетъ лодки И_н_д_ю_ш_к_о_ю, П_о_п_у_г_а_й_ч_и_к_о_м_ъ и т. д. Спасибо еще, что не даютъ имъ мене приличныхъ названій. У одного изъ моихъ братьевъ — самая красивая изо всхъ здшнихъ лодокъ. Мы окрестили ее именемъ моей дочери — К_а_м_и_л_а_р_і_о, но выкрасили ее въ желтый и блый цвтъ; и въ день крещенія одному изъ мальчишекъ на берегу взбрело въ голову сказать, что она похожа на яичницу. И что же, поврите ли? Ее знаютъ только подъ этимъ прозвищемъ.