Рассказы арабских писателей
Шрифт:
Отдавая дань долгу гостеприимства, старик пригласил нас присесть на кусок войлока, цвет которого, как и цвет всего находящегося в этой лачуге, сливался с цветом земли. Я не мог понять, каким образом земля окрасила здесь все в серый цвет. Она как будто утверждала свое право владения всем в этом доме. Все здесь казалось неотделимой ее частью.
Чиновник, не обращая ни на что внимания, сел на землю, а доктор, заметив полчище мух, выбежал из хижины. Мне не хотелось сидеть на земле, и я уселся на седло осла, которое казалось более чистым, чем все остальное в этом жилище. Осел повернул голову, посмотрел на меня своими большими глазами, вытянул шею и потерся головой о мое колено. Мне показалось, что он улыбается.
Старик заметил наше отвращение
— Мы живем в грязи, о господа. Простите нас. Если бы вы пришли к нам в дни благополучия, мы постелили бы вам чистые постели и закололи бы двух баранов.
Я удивился тому, что этот человек знал когда-то дни благополучия, и спросил его:
— А когда это было?
Он несколько раз покачал головой, глубоко вздохнул и сказал:
— О господин! Посмотри на это широкое поле, которое нельзя охватить глазом. Оно принадлежало моему отцу и отцу моего отца. Богатый урожай и много денег приносило нам это поле. У нас были жилища, где мы принимали путников, как дорогих гостей. Они находили здесь радушный прием и, уходя, прославляли аллаха и благодарили нас. Мне исполнилось тогда лет пятнадцать, а жена моя была еще невестой, ей не было и двенадцати лет. В один весенний день приехал к нам сборщик налогов в сопровождении нескольких полицейских. Не доезжая до наших палаток, они встретили мою невесту, которая загоняла скот. Один из них соскочил с коня, схватил ее и начал целовать. Кровь бросилась мне в голову. Выхватив кинжал, я кинулся к полицейскому, и через минуту он упал к моим ногам, обливаясь кровью. Сборщик налогов и полицейские убежали и донесли обо всем Кязим-паше, бывшему в то время здесь губернатором. Он послал сюда отряд солдат, нам пришлось бежать вглубь бесплодной пустыни и скрываться там до тех пор, пока у нас не иссякли последние силы. Солдаты отняли у нас все, кроме наших собственных душ да ружей. Нужда заставила нас преграждать путь путешественникам и отнимать у них то, что могло поддержать наше существование. За это мы защищали их от настоящих разбойников, рыскавших в пустыне. Но власти не прекратили своих преследований. Мой отец и старший брат попали в их руки, и оба были повешены.
В живых остались только моя старая мать, жена и двое младших братьев. У нас не было средств к существованию, мы были очень слабы и переселились в сирийскую степь. Мы жили там пять лет, собирая подаяния, пока мне не удалось наняться к владельцу верблюжьих стад. Я работал от зари до зари и получал за это немного фиников и другой еды, которой едва хватало для моей семьи.
Наконец, я узнал, что турецкое государство распалось, англичане заняли страну и образовалось арабское правительство. Я обрадовался и подумал, что мне вернут права. Но, возвратясь в родные места, я пришел на свою землю и увидел, что ею владеет один из слуг Казим-паши, на имя которого записали мою землю при регистрации, и что этот новый владелец — верный друг и покорный раб всех власть имущих. Он отдает им часть своих доходов и урожая, чтобы они ему во всем помогали. И вот я пожертвовал своей свободой и всеми надеждами своей души для того, чтобы остаться на земле, где прошло мое детство. Я пошел к нему в работники, и аллах смилостивился над нами: мы построили этот дом и обрели свой очаг после долгих лет изгнания.
Старик умолк, и я не увидел на его лице выражения горя. Напротив, лицо его выражало радость: он был счастлив, что мы заинтересовались его историей.
Кто-то из моих спутников спросил:
— А где же остальные члены твоей семьи?
Старик ответил равнодушно:
— Мои братья умерли в прошлом году. Месяц назад умер мой старший сын, а вчера умерла дочь.
Доктор тоже решил принять участие в разговоре и спросил:
— От какой болезни умерла твоя дочь?
Старик ответил:
— Не знаю. В течение месяца до своей смерти она жаловалась на боли в животе. И у этой маленькой болит живот.
Доктор подошел, осмотрел ребенка и сказал:
— Она больна хронической дизентерией, и, кажется, все члены этой семьи больны трахомой. Взгляните на их глаза.
Чиновник не понял, что значит «хроническая», и спросил:
— Что такое «хроническая»?
Доктор ответил:
— Когда некоторые болезни неотступно преследуют человека, они становятся привычными для него и он меньше жалуется на страдания. В таком случае излечить болезнь особенно трудно.
Я добавил:
— Вы обратили внимание, доктор, как рассказывал этот старик о всех своих несчастьях. Без всякого выражения страдания или боли. Значит, боль его души и терзания сердца тоже стали хроническими.
В это время подошел один из наших попутчиков, бедуин, и сказал, что машина исправлена. С шофера градом лился пот, лицо его было вымазано грязью и маслом, а настроение стало совершенно невыносимым. Он осыпал бедуинов градом ругательств.
Ты уже заметил, читатель, что я склонен защищать этих несчастных.
— О друг, будь мягче, — сказал я. — Они помогли тебе в работе, за проезд же они заплатили полностью, как и мы. Молчи, по крайней мере, если не хочешь благодарить их.
Чиновник возразил:
— Какая польза защищать подобных ослов? Посмотрите, как они, улыбаясь, принимают оскорбления.
Доктор сказал шутливо:
— Может быть, они привыкли к этим хроническим унижениям.
Я ответил с болью в душе:
— Вы, без сомнения, правы. А ведь такие, как они, составляют подавляющее большинство жителей Ирака.
Спор между Великим Господином и бедным поэтом
Перевод В. Шагаля
На маленьком троне восседал Великий Господин. Гордыня обуяла его. Величие проникло в его плоть и кровь. Но чувства эти не снизошли к нему сверху, а поднялись снизу, от деревянного стула, именуемого троном, который можно приобрести, затратив не более трех-четырех диргемов [18] .
Однако сей Великий Господин и его присные утверждают, что в этом стуле таится неисчерпаемая духовная сила. И действительно, ценность таких людей определяется стулом.
18
Диргем — арабская средневековая серебряная монета. — Прим. перев.
Он не был ученым, но стал им, он не был поэтом, но стал им, он не был философом, но стал им, — и все это произошло, когда он сел на трон. Он был ничтожным, но стал великим и получил власть, потому что сел на трон. Он мог приказывать и запрещать, назначать и смещать, делать человека богатым или бедным. И тогда он решил, что раз так, значит он должен быть страшным, чтобы перед ним дрожали и трепетали люди.
Восседая на троне своем, он пожелал приравнять себя к людям благородным, людям бессмертным. И он приказал превозносить его имя в печати, прославлять его жизнь в книгах. Приказал он также своим подчиненным разыгрывать перед ним комедию послушания и покорности, и одни слушались его, боясь гнева, другие — надеясь получить вознаграждение. Когда же подчиненные оставались одни, они упрекали себя за все унижения, которые переносили от господина, мечтали отомстить ему, чем могли. Они смеялись над его глупостью, рассказывали разные истории о его нелепой деятельности, складывали пословицы о его бессмысленных поступках.
Однажды один из подчиненных решил поставить Великого Господина в трудное положение и сказал ему:
— В твоей стране живет известный поэт. Его славу разносят караваны. Так пусть и он славит имя твое дивными стихами, как это повелось среди великих поэтов во все времена.
И разгладились морщины на челе Великого Господина и спросил он говорившего:
— А сколько дворцов принадлежит поэту, о котором ты говоришь мне?
И ответил тот:
— Нет у него и пяди земли, где бы ему могли вырыть могилу, когда он умрет.