Рассказы и сказки
Шрифт:
– Вы просто какой-то ненормальный! - огрызнулась дама. - Кажется, у меня голос не резиновый.
– Так вам надо служить в прачечной, а не в оперетте. Я не могу для вас переделывать весь клавирцуг на одну октаву ниже.
И начался скандал. Она умоляла переделать. Он клялся, что не допустит надругательства над гармонией. Она грозилась месткомом. Он кричал, что в месткоме сидят сапожники, а не музыканты. Она плакала. Он стучал кулаком по крышке инструмента. Потом раздавались грозные аккорды, и бессовестный голос пел: "Таков, таков мужчин, мужчин, мужчин девиз!.." - "Девиз!" - исступленно ревел Людвиг Яковлевич. А Полечка сидела на сундуке и в ужасе болтала ногами. Впрочем, ничего ужасного не произошло, и через час Людвиг Яковлевич и дама как ни в чем не бывало вышли в прихожую. Только у Людвига Яковлевича усы были чрезмерно взбиты и почти совсем закрывали набитые волосами ноздри, а дама морщила густо напудренный носик, похожий на кукушечье яйцо. Полечка подала ей боты и манто. Дама сунула Людвигу Яковлевичу в усы коренастую ладошку, захватила под мышку сумочку и вдруг, точно в первый раз, увидела Полечку.
– Посмотрите, какую он завел себе курочку, - сказала она и помахала перед носом маэстро перчаткой. - Старый распутник!
– У вас эспри маль турнэ, - пробормотал Людвиг Яковлевич, открывая дверь, - я люблю ее все равно как родную дочь.
– Расскажите вы ей... - пропела дама, подмигивая, и вдруг, сделав грозное лицо, слегка ткнула его нотами под низ живота.
Людвиг Яковлевич крякнул и согнулся пополам. Дама захохотала. Дверь захлопнулась, она исчезла. В прихожей интеллигентно пахло лайковыми перчатками и горькими духами.
– Бой-баба, - заметил Людвиг Яковлевич, не глядя на Полечку, настоящая примадонна. Вам непременно нужно ее видеть в оперетте.
"Не нуждаюсь!" - подумала Полечка, поджав ротик.
Вскоре после этого Людвиг Яковлевич дал девушке записку, и она отправилась в театр. Администратор прочитал бумажку и поспешно высунул из окошка напомаженную голову с большими розовыми ушами.
– Нет, какова курочка! - сладостно воскликнул он, вытягивая сизые губы. - Ай, маэстро, одобряю, - и загнул Полечке приставное место в четвертом ряду партера.
Крепко сжав в потной руке носовой платок и портмоне, девушка поднялась по мраморной лестнице и вошла в зрительный зал. Шум публики и беглые фиоритуры настраиваемых инструментов стеснили ей дыхание. Смущенная скрипом новых туфель, которые жали ноги, она присела на кончик своего кресла и быстро облизала высохшие губы. Волнистый голос валторны побежал вверх по складкам дрогнувшего занавеса. Полечка ощутила сильную краску на висках и под глазами... И вдруг над оркестром, как черт из волшебной шкатулки, появился Людвиг Яковлевич. Он взмахнул фалдами перед вспыхнувшим пультом и обернулся к залу. Она ахнула. На нем был фрак. Она никогда не видела его во фраке. Его громадная грудь, облитая крахмалом, была развернута, как лира. Высокий крахмальный воротничок подпирал державную голову дирижера. Черные усы были зверски закручены. Лампочки померкли рядом с нечеловеческой красотой Людвига Яковлевича. Он постучал палочкой. Зал погрузился в обморок. Грянул оркестр, и Полечкина судьба решилась.
Когда она вернулась домой, его еще не было. Она, дрожа, разделась и легла в постель. Вскоре пришел он и, как всегда, пройдя к себе в комнату, тоже разделся и лег. Некоторое время они оба, затаив дыхание, прислушивались к движению друг друга. Наконец, влюбленная девушка потеряла всякое терпенье и надежду на предприимчивость своего хозяина. Она довольно громко вздохнула и как бы во сне пробормотала: "Ах, господи, господи!" - "Вы, кажется, что-то сказали, Полечка?" - тотчас произнес он шепотом. Она в ужасе зажмурилась и прикусила уголок наволочки. Несколько минут он вслушивался в тишину, таявшую вокруг его напряженного уха. "Вы, кажется, что-то сказали?" - еще тише повторил он, приподнимаясь на локте. Притворщица жалобно застонала. Тогда он, не в силах больше бороться с желанием и забыв всякую рассудительность, прокрался, натыкаясь на мебель, к дивану, где лежала служанка, и нетвердой рукой провел по одеялу. Девушка снова испустила болезненный вздох. "Что с вами?.. Вам нехорошо?.. Что с вами?" - деревянно бормотал он, присаживаясь к ней на постель, и погладил озябшими пальцами круглое плечо, выпроставшееся из-под одеяла. Плечо было покрыто сорочкой, но сквозь грубую ткань Людвиг Яковлевич почувствовал его сильный и нежный жар. "Ох, боже мой!" - томно, дрожа, простонала готовая на все девушка и положила пылающую щечку на грудь своего возлюбленного. Но тут вдруг старому дураку, который, как видно, основательно отвык от дружбы с молоденькими девушками, пришла в голову дикая мысль, что у Полечки в самом деле сильный жар и что она разговаривает в бреду. Не медля ни минуты, он зажег свет и, постучав в стену, разбудил соседа, прося у него валерьяновых капель. Встревоженный сосед, закутанный в одеяло, тотчас явился с пузырьком в руке и, сонно вздыхая, бросил деликатный взгляд на испуганную, растрепанную Полечку и на Людвига Яковлевича в подштанниках. Затем он многозначительно удалился, напоминая оскорбленного римлянина. Людвиг Яковлевич накапал в стакан валерьянки, и бедной девушке ничего не оставалось делать, как выпить противное лекарство.
– Спите спокойно, дитя мое! - со вздохом сказал Людвиг Яковлевич, удаляясь к себе. - И непременно приобретите калоши, а то схватите крупозное воспаление легких.
Он потушил свет, а Полечка уткнулась носом в подушку и долго плакала злыми слезами, кусая наволочку и отрыгивая валерьянку.
V
Таким образом прошла зима, а дело не подвинулось ни на шаг к обоюдно желанному концу. Но вот в одну прекрасную майскую ночь, возвращаясь навеселе домой с открытия летнего сада, Людвиг Яковлевич внезапно ощутил в себе сильнейший прилив предприимчивости. Сдвинув со лба черную плюшевую шляпу и мысленно рисуя разжигающие воображение картины, он, как кот, подобрался к постели девушки и, страстно кряхтя, опустился подле нее на колени.
– Полечка, вы спите? - нетерпеливо зашептал он и, уронив впотьмах пенсне, протянул руки, чтобы как можно скорее обнять девушку. Однако постель была пуста. "Гуляет с подругами", - печально подумал маэстро и поплелся в свою холостую спальню. Он открыл окно, сел на подоконник и, проклиная прежнюю робость, решил во что бы то ни стало дождаться возвращения девушки. С вокзала долетали страстные гудки переговаривающихся между собой паровиков. Понемногу светало. Наконец, Людвиг Яковлевич клюнул носом, распустил по-стариковски губы и заснул. Между тем дверь, ведущая со двора в парикмахерскую, приоткрылась, и из нее проворно выскользнула Полечка. Она тревожно оглянулась по сторонам, присела на ступеньку рядом со скребком и быстро разулась: ее измучили слишком тесные туфельки. Торопливо поправив волосы, растрепавшиеся вокруг малиновых щек, и подтянув зубами разорванную на груди кофточку, Полечка схватила под мышку туфли и на цыпочках побежала через серый двор, злобно шикая на кошек, блудливо шнырявших под ногами. Она поднялась к тете Маше и, молча сев в уголок на табуретку, принялась зашивать на себе лифчик.
– У, бесстыдница, - заворчала татарка, оглядывая ее распухшие губы и поцарапанный подбородок, - с парикмахером всю ночь трепалась... Смотри...
– Пускай он провалится хоть к черту! - грубо крикнула Полечка, с треском перекусывая нитку, уткнулась головой в плиту и заплакала. - Не нуждаюсь я в этом парикмахере.
С этого дня она совсем отбилась от рук: стала плохо убирать, колотила посуду, огрызалась, днем ходила нечесаная, заплаканная, по ночам пропадала. Как-то среди лета, чистя Людвигу Яковлевичу штиблеты, она почувствовала себя дурно, ее стошнило. Вскоре она потребовала расчет, собрала вещи и, поджав побледневшие губы, съехала неизвестно куда. Людвиг Яковлевич до того огорчился, что перестал умываться и по целым дням ходил, шаркая туфлями, взад и вперед по неубранным комнатам. Дойдет до дивана, посмотрит через пенсне на пустую стену, где еще совсем недавно висели две открытки: дама на велосипеде и свинья с незабудками, постоит, подует в усы и пойдет обратно к роялю, откроет крышку, сыграет несколько тактов из Лунной сонаты Бетховена и снова с недоумением возвращается к дивану.
В доме же по поводу Полечки стали ходить самые разнообразные слухи, о которых Людвиг Яковлевич даже не подозревал. Сводились эти слухи к одному: он принудил прислугу к сожительству, законным образом этого сожительства в загсе не зарегистрировал; она от него забеременела; он ее бессовестно бросил; она теперь где-то такое скрывает свой позор и в конце февраля собирается рожать ребенка, а покуда торгует в Замоскворечье папиросами. Хотя все это были только одни догадки, Людвиг Яковлевич вдруг сделался центром общего внимания и презрения. Едва он появлялся во дворе, как тотчас изо всех окон высовывались зловещие, раскаленные примусами лица домашних хозяек, слышались колкие замечания; озорные дети, бросая игру в "рай", начинали хором петь: "Немец, перец, колбаса, украл девку без хвоста", и нетрезвый водопроводчик, не скидая фуражки, нарочито нахальным голосом кричал:
– Здравия желаю, гражданин свободной профессии! - и подмигивал нянькам глазом, тяжелым, как пломба.
Таким образом прошла осень, и снова наступил зимний сезон.
VI
Тем временем парикмахер Макс сидел в каморке у зловредной старухи на Зацепе и пил чай вприкуску. Он неторопливо дул в большое сизое блюдце, поднятое на трех пальцах до уровня солдатского подбородка, и обстоятельно говорил обидчивым тенором:
– Заходил, значит, я сегодня в консерваторию. Понятно? В консерваторию заходил. Имел там разговор с одним человечком. Да. Получил от него разные справки. От человечка...