Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Шрифт:
Ещё один конец нитки
В моём возрасте порой легче разрезать клубок воспоминаний в любом месте и уже отсюда начать разматывать нить повествования. Так поступил в рассказе
Итак, приехал попрощаться со мной, уезжавшим в Израиль, профессор Вилли Иванович Классен. Он знал о предложенной мне должности заведующего кафедрой ортопедии, травматологии и военно-полевой хирургии в Томском медицинском институте. Я не спросил его, откуда ему это известно. Ведь ректор института академик Иннокентий Васильевич Торопцев говорил со мной наедине, без свидетелей. Но тогда, во время беседы с Вилли Ивановичем, я почему-то об этом даже не подумал. Только сейчас возникла эта мысль. Впрочем, ничего странного в осведомлённости профессора Классена не было. В отличие от меня, практического врача, не причастного к искусству, не допущенному в храм (так о себе написал Галич), профессор Классен заведовал кафедрой в Московском университете. У него была возможность частого общения с коллегами из разных городов Советского Союза, знавших друг друга и занимавшихся общей проблемой – влиянием магнитных полей на биологические объекты. Вполне возможно, что кто-то из членов учёного совета Томского медицинского института, где неофициально обсуждался вопрос о моём приглашении, рассказал об этом Вилли Ивановичу при встрече.
Летом 1976 года я получил письмо, в котором сообщалось, что в ноябре месяце Томский медицинский институт, Томский политехнический институт и Томский университет проведут школу-семинар на тему: «Влияние магнитных полей на биологические объекты». На этом собрании для ста человек со всего Советского Союза мне предлагают прочитать лекции о лечебном действии магнитных полей. В ту пору, уже твёрдо и необратимо решив, что будущее нашей семьи только в Израиле, я старался как можно меньше афишировать себя, не высовываться. Ведь улетал в другую галактику. Но желание в последний раз встретиться с коллегами, так тепло относившимися ко мне, перевесило и подавило очаги конспирации в моём сознании. С письмом из Томска я обратился к главному врачу своей больницы.
Побочные ассоциации… Куда от них денешься… Недавно знакомые переслали мне публикацию в американском электронном журнале, в котором меня безымянные читатели моих стихотворений обвинили в мародёрстве и прочих военных преступлениях, за которые и сегодня, так как для них нет срока давности, мне причитается высшая мера наказания. И тут же ещё одна публикация, где меня обвиняют в наглом обмане, уже основываясь на моих рассказах. Дескать, не мог этот лжец, то есть, я, сразу после окончания войны сдать экстерном на аттестат зрелости, потому что в 1945 году в Советском Союзе такое было невозможно. Кроме того, не мог работать ортопедом в 13-й больнице, потому что такой больницы в Киеве не было. Естественно, никому ничего я не доказывал. Зачем? Ведь в этом же журнале намекали на то, что я вполне мог употреблять в мацу кровь христианских младенцев. Разве можно переубедить млекопитающееся, впитавшее такие перлы?
Так вот, перед моим отъездом из СССР главным врачом 13-й киевской больницы, бывшей Второй Печерской, был человек относительно новый, сменивший доктора Петра Васильевича Яшунина. Только что демобилизованный армейский врач.
Пётр Васильевич Яшунин – уникум. Талантливый врач. Хирург-виртуоз. Умница. Человек по природе удивительно мягкий. Руководства его мы просто не ощущали. Казалось, что всё само собой катится наилучшим образом. Пётр Васильевич был знаком с сотнями нужных людей, которые не могли отказать ему, когда он ненавязчиво обращался с просьбой. Поэтому наша больница была оборудована значительно лучше, чем любая другая в Киеве. Кроме того, в ней было самое лучшее в городе хирургическое отделение. Врачи скорой помощи, прекрасно осведомлённые о деятельности всех киевских больниц, при необходимости старались попасть именно в наше отделение. Заведовал им профессор Борис Михайлович Городинский, окончивший медицинский факультет университета святого Владимира в Киеве в 1913 году, а в пору борьбы с космополитизмом изгнанный из Киевского медицинского института, где он заведовал кафедрой хирургии. Были в отделении ещё несколько изгнанных замечательных хирургов.
Даже будь новый главврач семи пядей во лбу, он не смог бы сравняться с Петром Васильевичем. Но, увы, у него не имелось даже одной пяди во лбу. Заносят меня ассоциации. Заметил ещё один торчащий конец нити. Хочется потянуть и за неё. Но оставлю, приберегу для другого рассказа.
Что сказать о человеческих качествах нового главного врача? Их не было в наличии. Просто-напросто этакий старшина роты, служака до мозга костей, действовавший точно по уставу. Об энтропии, внутренней неупорядоченности системы, я уже тогда имел более-менее чёткое представление. Но всё-таки не предполагал, что с такой скоростью можно развалить самую лучшую больницу в городе…
Именно к этому главному врачу я обратился с письмом из Томска и спросил, смогу ли поехать в командировку в ноябре месяце. «Нет денег» – глухо ответил главный врач. Бережёт меня Всевышний, подумал я, выходя из кабинета. Нечего мне засвечиваться.
Шло время, и я забыл о приглашении.
Мрачный дождливый ноябрьский день. Только пришёл с работы. Раздался телефонный звонок. Приятный женский голос:
– Здравствуйте, Ион Лазаревич. Сейчас с вами будет говорить министр здравоохранения, академик Петровский.
Щелчок. Уже мужской голос. Без обращения. Без приветствия. Зачем? Ведь мы на несопоставимых ступенях социальной лестницы. Какой-то рядовой врач в каком-то провинциальном Киеве и сам министр правительства великого и могучего Союза в Москве.
– Вы почему не в Томске?
Я вспомнил, что сегодня семнадцатое ноября, день открытия школы-семинара.
– Главный врач не дал мне командировки.
– Немедленно вылетайте.
– Не могу лететь. Могу поехать поездом. – Примерно четыре дня езды из Киева до Томска. То есть, прибуду на следующий день после окончания школы-семинара.
– Это почему не можете?
– У меня осколок в мозгу, и я не переношу полётов. – В этой фразе правдой был только осколок в мозгу. На том конце провода минутное молчание. А затем:
– Не дурите. Вылетайте немедленно. – Щелчок. Разговор окончен. Общение с другими академиками давало мне некоторое основание полагать, что интеллигентные люди не заканчивают телефонного разговора подобным образом. Зато я несколько переоценил академика Петровского, приняв его затянувшееся молчание после моего упоминания об осколке реакцией врача-хирурга на патологическое состояние пациента. Правда, переоценка обнаружилась лишь спустя пять лет. На конгрессе ортопедов в Рио-да-Жанейро японский коллега рассказал, что за год до того телефонного разговора с министром-академиком я был приглашён на конгресс в Японию, в Киото. Все расходы – полёт, гостиница, взнос участника, содержание и местный транспорт – за счёт японцев. Даже небольшие карманные деньги – подарок императора Японии. Не имел об этом ни малейшего представления. Так вот именно академик Петровский подписал ответ, что, к сожалению, доктор Деген не может прилететь, так как у него в мозгу осколок, и он не переносит полётов. Вероятно, министр мог подумать, что мне каким-то образом стал известен подписанный им ответ. Кого следует наказать за утечку информации?
Но информация не утекла, произошло случайное совпадение. О приглашении в Японию, повторяю, не имел представления. Знал, что меня не пустили в Александрию, в Египет, что было разумно и справедливо. Не пустили в Польшу по приглашению Вроцлавского университета прочитать курс лекций. Не пустили даже после письма министерства здравоохранения Польши, подтвердившего приглашение. Но я опять отвлёкся.
Тут снова раздался телефонный звонок. Звонил заместитель министра здравоохранения Украины, с которым мы состояли в дружеских отношениях.