Рассказы из книги 'Опасайтесь лысых и усатых'
Шрифт:
– Смотри-ка, – сказал я. – Сквозь нее окно видно.
Она взяла в руки кусочек нельмы, посмотрела в окно, отведать рыбы она не решалась.
– Меня зовут Нина, – неожиданно сказала она.
Я попробовал нельму и, показалось, совершил что-то незаконное. Нельма была наивна. Вкус ее, нежность и прозрачность заключались в слове, тдющем на губах, – «нельма».
– Ешь, – прикрикнул я. – Чего ты тянешь?
– Не знаю, наверно, мне нельзя… Такая рыба. Не для меня.
– Хватит валять дурака. Ешь! Вот смотри! Это не нож – это смычок! А нельма – скрипка.
Отрезая следующий кусок, я играл уже «Танец с саблями» Арама Ильича Хачатуряна. Пока я наяривал на скрипке, она все-таки съела свой кусок нельмы, и я протянул ей второй.
– Значит, ты тоже даешь кому попало? – спросила она, не принимая рыбу из моих рук.
– Что даю?
– Деньги и рыбу.
– Ты не кто попало, ты сама – нельма.
– Нельма?
– Конечно, нельма, поглядись в зеркало.
– Не надо больше. Я не стану есть. Мне кажется, я у кого-то ворую.
– Нина, что с тобой? Ты – ненормальная? Бери и ешь, черт тебя подери! Ешь, когда угощают, и не порть мне игру на скрипке.
– Не надо мне больше. Хватит.
Она встала из-за стола, пошла к умывальнику, который висел в углу, заглянула в зеркало. Кажется, она действительно проверяла, похожа ли на нельму.
Я отложил нож, завернул остатки нельмы в бумагу, перевязал бечевкой. Потом подошел к умывальнику, сполоснул пальцы и тоже заглянул в зеркало. Мое обветренное лицо вполне уместилось рядом с ее серебристыми глазами.
– Когда-то я скотину пас, – сказал я и обнял ее.
– Да ты что, – сказала она, – мне же надо пол мыть.
– Это все не важно, – объяснял я. – Пол, огурцы, нельма… Что-то есть, конечно, важное, но что – я сейчас забыл.
– Неужели забыл? – спрашивала Нина, прижимая мои руки к своей огромной белой груди. – Конечно, помнишь… Храм на воде.
Четвертый венец
– Сумасшедший идет, надо дверь запереть, – сказала Алена, но дверь запереть не успела, и сумасшедший вошел в дом.
Он был в болотных броднях-сапогах, в свитере, в шапке с помпоном.
По морозу, по промозглости, которая была на улице, по ветру, дующему с Онего, – сумасшедший должен быть пронзен и смертельно болен насквозь. И рваный свитер, и шапка, и помпон – все было мокро на нем и обледенело. Лицо – фиолетовое, белое и синее. Он, естественно, дрожал.
Минуя Алену, окостеневшую у печки, он направился прямо ко мне.
Я сидел у стола и рылся в своих бумагах. Делая строгий вид, что я безумно занят, я тем не менее встал, протянул ему руку и сказал:
– Юра.
– Женька, – ответил сумасшедший и сжал мне ладонь.
Я сел на место. Сумасшедший стоял передо мной у стола. Разговор надо было как-то продолжать.
– Ну ты чего, замерз, что ли? – сказал я.
– Да нет… разве это мороз? Вот через месяц начнется.
– Ты бы хоть плащ надел какой, а то, ей-богу… пневмония… тоже, знаешь…
– Плащ у меня есть там, в одном месте, – и сумасшедший кивнул за окно. – Да я мороза не боюсь. Я на медведя с ножом. Вот с этим! Восемь медведей взял. У меня и ружье есть там. – И он снова кивнул за окно, но в какое-то другое место. – А вот пуль мало. Так что я с ножом.
– Ну что ж, – сказал я. – Нож – это верное.
Женька протянул мне нож – широкий и мутный какой-то тесак. Алена тревожно глядела от печки. Я потрогал пальцем лезвие и отдал нож сумасшедшему.
– Убери и никому не показывай, – сказал я.
Женька послушно кивнул, сунул тесак куда-то под свитер. Алена облегченно вздохнула.
– Рассказывай, парень, – сказал я.
– Чего рассказывать?
– Как чего? Рыбу-то ловишь или нет?
– Какая сейчас рыба – ветер да волна. Хариус только берет на кораблик.
– Ладно тебе, ей-богу, врать. Медведи – ладно, а насчет хариуса не ври, не люблю.
– Как же… Восемь штук вчера поймал на кораблик…
– Ладно, не ври, – сказал я, вставая. – Ты зачем пришел?
– За солью.
– Отсыпь ему, Ален.
Алена ворча отошла от печки, отсыпала из пачки соли – не на засол, на пропитание. Положила кулек на стол. Сумасшедший схватил соль и сунул за пазуху. Плохо свернутый кулек за пазухой должен был неминуемо развернуться. Но это было не мое дело. Просил соли – получил.
– Юрка, – сказал сумасшедший, – мне спичек.
Под медвежье какое-то и неудовлетворительное ворчанье Алены я дал сумасшедшему спичек, хлеба, чая, сахару, пачку сигарет.
– Слушай, – сказал сумасщедший. – Хочешь, я тебе кораблик принесу? Сам будешь хариуса ловить. Завтра принесу. Знаешь, такой кораблик, бежит по волнам, а к нему мушки приделаны. Хариус на них хорошо берет. Завтра принесу… Слушай, а что бы немного вина? А?
Алена у печки напряглась. Лицо ее окаменело. Она внимательно глядела на меня, ожидая, что я скажу.
– Ален, – сказал я, – Женька верно говорит, а что ж вина?
– Какого вина?
– Ну, сама знаешь какого.
– Вина! – прикрикнула вдруг Алена. – Какого вина?!
– Ну, того. Какое ты спрятала.
Алена хлопнула дверью, яростно протопала по крыльцу и вылетела на улицу. В доме стало тихо. Я потер лоб и сел за стол.
– Ладно, Женька, – сказал я. – Меня здесь не понимают… Иди…
Прижимая к груди собственную пазуху, за которой находились спички, соль, чай, сахар, хлеб и сигареты, сумасшедший попятился к выходу.