Рассказы из разных сборников

Керет Этгар

Ночью мне приснилось, что я — сорокалетняя женщина, и что я и вся моя жизнь сама себе отвратительна. Потому что нет у меня водительских прав, потому что я не знаю английского, потому что я не разу не была за границей. А кровь, что сочилась из меня стала подсыхать и мне это казалось пролятием. И что этим месячным не будет конца.

Ночью мне приснилось, что я — сорокалетняя женщина, и что я сплю, и что мне снится, что я двадцатисемилетний мужчина и что моя жена еще раз забеременела, и родила, а потом я получил диплом врача и заставляю свою жену с грудной дочкой поехать вместе со мной за границу в ординатуру. Они ужасно страдают. Они ни слова не знают по-английски. У них там нет друзей, за границей холодно, снег.

И вот однажды, в какой-то Sunday я вывожу их за город на пикник, и расстилаю на траве одеяло, и они раскрывают корзинки и раскладывают на одеяле всякие вкусные вещи. После еды я открываю багажник, достаю заряженное ружье и расстреливаю их как собак. Полиция приходит ко мне домой. Лучшие полицейские сыщики Иллинойса пытаются уличить меня в убийстве. Они впихивают меня в камеру, они орут на меня, они не разрешают мне курить, не дают выйти в туалет, но я не сломался. И мой муж в кровати все время кричит: "Если Эгози сказал. Значит он сказал. Я здесь сейчас командир"

МОЙ САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ

Мой самый лучший друг опИсал ночью мою дверь. Я живу на четвертом этаже в доме без лифта, на съемной квартире. Иногда это делают кобели, помечая территорию, чтобы отогнать других самцов. Но он — не собака, он — мой самый лучший друг. И, кроме того, это была не его территория, это была дверь моей квартиры.

За несколько минут до этого мой самый лучший друг ждал автобуса. Он не знал, что делать. Но понемногу его мочевой пузырь стал побеждать его. Он пытался сопротивляться, напоминал себе, что автобус должен вот-вот прийти, и продержался больше десяти минут. Вдруг он вспомнил, что я, его самый лучший друг, живу всего в нескольких сотнях метров от остановки, на улице Заменгоф, 14, на четвертом этаже в доме без лифта, на съемной квартире. Он покинул остановку и начал двигаться в направлении моей квартиры. Не совсем шагом, наполовину бегом. А потом и совсем бегом. И с каждым шагом его сдержанность становилась ему все более затруднительной, так что он уже думал войти в какой-нибудь двор и пописать там на стенку, на дерево или на газовый баллон. Когда ему в голову пришла эта мысль, он был менее, чем в пятидесяти метрах от моего дома, и мысль эта показалась ему немного скотской и очень-очень большим признаком слабости. О моем самом лучшем друге можно сказать много плохого, но он — не слабак. Так что он тащился еще пятьдесят метров, а потом поднялся еще на четыре этажа, в то время, как его мочевой пузырь продолжал раздуваться, как шар, что вот-вот должен лопнуть.

Когда он дошел, наконец, до моей квартиры, он постучал в дверь. Потом позвонил. И снова постучал. Сильно. Меня не было дома. Именно сейчас, когда я, самый лучший его друг, был так ему нужен, я предпочел пойти в какой-то паб, усесться удобно у стойки и попытаться убедить каждую входящую подругу пойти ко мне домой переспать. Мой самый лучший друг стоял у двери, отчаявшись, он слепо надеялся на меня, а сейчас было слишком поздно. Он уже не мог преодолеть эти четыре этажа вниз. Единственное, что он смог сделать потом, это написать «Прости» на помятой бумажке.

Подруга, которая согласилась пойти ко мне домой в ту ночь, раскаялась в этом, увидев у двери лужу. «Во-первых,» — сказала она — «это омерзительно. Я не наступлю на это. Во-вторых, даже если ты подотрешь это, твой дом уже пропах этим. И в третьих,» — добавила она, оставив вежливый тон, — «Если твой самый лучший друг писает тебе на дверь, это о чем-то говорит.» И после короткой паузы добавила. «О тебе». И еще немного помолчав, — «Не особенно хорошее». И ушла. Это она сказала мне, что кобели так помечают территорию. Когда она говорила это, она сделала короткую паузу после слова «кобели» и посмотрела на меня многозначительно, взглядом, который должен был сказать мне, что есть много общего между моим самым лучшим другом и кобелем. И посмотрев на меня многозначительно, она ушла. Я принес с балкона половую тряпку и ведро воды и пока мыл пол пел себе под нос боевую песню. Я был очень горд, что сумел сдержаться и не дать ей пощечину.

(Перевод М.Блау)

КАЦЕНЕЛЬБОНГЕН

В аду меня усадили в чан с кипящей водой. Я заоpал от невыносимой боли. На телеэкpане показывали жизнь в pаю. По-моему, я видел Каценеленбогена секунду-дpугую — он игpал в гольф или в кpикет.

Жена однажды сказала: "Семь лет ты пашешь как пpоклятый, и все впустую. Тебе не повышают заpплату. Это все оттого, что ты не умеешь себя пpеподносить. Посмотpи, напpимеp, на Каценеленбогена." Я посмотpел, напpимеp, на Каценеленбогена. Всю жизнь я смотpю на него. Я pешил пpинять душ, но не было гоpячей воды. У Каценелебогена, небось, она есть.

Где б я не оказался, мне постоянно ставили в пpимеp Каценеленбогена. В школе, дома, в споpтзале, на pаботе. Каценеленбоген не был гением. Пpосто он был чуть-чуть удачливее меня.

Я уволился по собственному желанию. Мы пеpеехали в дpугой гоpод. Я начал неплохо заpабатывать. Десять лет я ничего не слышал о Каценеленбогене. У меня pодился сын. Тетя, пpоживавшая в Швейцаpии, скончалась, завещав мне большое наследство. В самолете, летящем по pейсу "Базель — Тель-Авив", я обнаpужил Каценеленбогена.

Рядом со мной сидел pаввин. Он говоpил без умолку, но я его не слушал. Я уставился в затылок Каценеленбогену. "Твоя жизнь лишена всякого смысла. Она бездуховна и безыдейна", — сказал с укоpизной pаввин. Я заказал апельсиновый сок. Каценеленбоген пpедпочел фpанцузский коньяк. "Посмотpи, напpимеp, на…", — возопил pаввин. Я вскочил и помчался в дpугой конец салона. Стюаpдесса потpебовала, чтобы я уселся на свое место: "Посадка чеpез полчаса. Немедленно пpистегните pемни, как это сделал…" Я pванул на себя аваpийный люк и выпpыгнул наpужу.

В загpобном миpе самоубийство считается тяжким гpехом. Когда меня волокли в пpеисподнюю, я заметил Каценеленбогена и остальных пассажиpов. Они сидели в омнибусе, увозившем их в pай. Выяснилось, что самолет pазбился пpи посадке. Если бы у меня хватило теpпения подождать самую малость… как это сделал Каценеленбоген.

ЮЛИЯ

Солдаты извинились за то, что застрелили меня. Было темно, дело происходило вблизи от границы, и алюминиевая трубка в моей руке была похожа на оружейный ствол. Если бы я отреагировал на их крики… но я, как обычно, не придал им значения. И она заплакала девственным и чистым плачем, как плачет человек, познавший в жизни только добро.

Они рассказали ей о трех пулях, поразивших меня, две продырявили позвоночник, о том, как я завопил от боли… вообще-то, боли я не почувствовал, а просто притворился, как притворялся, шепча женщинам "Я люблю тебя", думая: "Тьфу!" — до тех пор, пока не встретил ее.

Из ее глаз полились слезы, они катились по тугим щекам и стремглав спускались по стройной шее. Юный офицер коснулся рукой ее плеча, нижняя ее губа задрожала, она явственно ощущала исходящее от него желание.

Наша жизнь была наводнена символами, истинный смысл которых разгадывала любовь: лунный свет — это сон, боль — это явь, свидания у разрушенного моста. Теперь мне это ни очем не говорит.

Когда я был маленьким, мне снились гладколицые ангелы, погребающие меня под навозной кучей. Даже сейчас мне не нравится, когда меня хоронят.

Она возвращается с кладбища, сбрасывает плащ, задвигает за собой кухонную дверь, затыкает тряпкой щель. Я боюсь взглянуть ей в лицо. Она включает газ, с облегчением усаживается в углу и откидывается к стене.