Рассказы на ладони
Шрифт:
Мать Тиёко вернулась в Японию, жила отдельно, мучалась от жутких истерик. Когда отходила от них, вся чернела, не говорила ни слова. Красота её ничуть не померкла с пекинских времён, но кожа как-то неприятно потемнела.
В доме бывало немало молодых людей, многие из них пытались ухаживать за Тиёко. Она отвечала им так: «Принеси-ка мотыля. Рыбки его любят».
— А где я его тебе найду?
— Поищи на болоте.
Вот так, уставившись в своё зеркало, она и старилась. Ей было уже двадцать шесть.
Отец умер, вскрыли конверт
Откуда здесь её мать? Она стояла возле аквариума. Лицо её было чёрным, щёки оттопыривались рыбками. Изо рта высовывался порядочный хвост. Он шевелился, словно язык. Хотя мать увидела Тиёко, она продолжала сосредоточенно жевать.
— Папа! — закричала Тиёко и ударила мать. Мать упала на облицованный плиткой пол и умерла. Рыбка торчала у неё изо рта.
Теперь Тиёко была свободна от родителей. Прекрасная молодость вернулась к ней, она отправилась в путешествие за счастьем.
[1926]
Ногти
Бедная девушка сняла комнату на втором этаже такого же бедного дома. Она ждала появления своего возлюбленного для заключения брачных уз, однако каждый вечер к ней приходил не тот, кого она ждала. Дом стоял так, что другие строения заслоняли утреннее солнце. Девушка часто стирала бельё на заднем дворе. На ногах у неё были потрёпанные мужские сандалии.
Каждый вечер самые разные мужчины заученно произносили одну и ту же фразу: «Ну и дела! У тебя что, даже сетки от комаров нет?»
— Мне очень неловко, но только я не сплю всю ночь напролёт, комаров отгоняю. Так что извините, пожалуйста.
Девушка зажгла пропитанный специальным раствором зелёный шнур, чтобы выкурить комаров. Она любила погасить лампу и смотреть, как тлеет шнур. В это время она вспоминала детство. Тогда ей часто приходилось опахивать веером мужчин. Она видела этот веер во сне.
Настала осень, какой-то старик поднялся к ней.
— Может, сетку от комаров повесишь?
— Мне очень неловко, но только я не сплю всю ночь напролёт, комаров отгоняю. Так что извините, пожалуйста.
— Вот оно что. Погоди-ка минутку.
Старик встал, девушка вцепилась в него.
— До самого утра комаров гонять буду. Совсем спать не буду.
— Не беспокойся, я мигом.
Старик ушёл. Не гася лампы, девушка подожгла шнур. Она была одна в ярко освещённой комнате и не могла вспомнить своё детство.
Старик вернулся через час. Девушка бросилась ему навстречу.
— Хорошо, что крюки в потолке уже забиты.
Старик повесил новенькую белую сетку в этой жалкой комнате. Девушка зашла под неё, раздвинула полы. От этого прикосновения сердце её забилось быстрее. «Я точно знала, что вы вернётесь, оттого и лампу не погасила. Как хорошо при свете на сетку смотреть!»
В этот же миг она погрузилась в
— Ну вот, завтра мы наконец-то поженимся! Ого, какая у нас чудесная сетка! Прямо сердце радуется!
Он снял сетку с крючьев, вытащил из-под неё свою невесту, положил её поверх.
— Сядь-ка прямо. Ну, прямо святая на лотосе! И вся комната стала белой и чистой — как ты!
Девушка чувствовала кожей белизну сетки. Вот так и должна ощущать себя невеста.
«А теперь я постригу ногти на ногах».
Усевшись на сетке, закрывавшей собой всю комнату, она как ни в чём не бывало стала обрезать свои длинные запущенные ногти.
[1926]
Девушка из Суруга
Поезд подошёл к перрону в Готэмба. Девушка согнула ноги кузнечиком и уселась на коленки лицом к платформе, прижавшись носом к стеклу. На платформе толпились её школьные подружки, они по-детски подмигивали ей. «Хотела бы и я жить в Готэмба. А то подумать только — целых полтора часа ехать!» — сказала девушка так скучно, что, казалось, её скулы сейчас сведёт от зевоты.
В Готэмба поезд всегда пустеет. Тот, кому доводилось путешествовать не экспрессом, а обычной электричкой с остановками на каждой станции, верно, замечал это. И только с семи до восьми утра и с двух до трёх — днём — он как будто наполняется ароматом цветов: стайки девушек едут в школу или уже возвращаются домой. Несмотря на гомон, на душе сразу становится светлее. Но это отрадное время длится недолго. Через десять минут пути поезд прибывает на следующую остановку — и девушек уже нет, след простыл. За время своих путешествий мне пришлось повидать многих.
Моё нынешнее путешествие не казалось мне долгим. Мне приходилось ездить из Идзу в Токио. Я жил тогда в горах Идзу. Путь мой лежал до Мисима, где я пересаживался на ветку Токай-до. И как-то само собой получалось, что каждый раз поездка приходилась на это отрадное время. В поезде оказывались девушки из школ в Нумадзу и Мисима. Мне приходилось ездить в Токио один или два раза в месяц и за полтора года я запомнил в лицо пару десятков этих школьниц. Мне вспомнилось время, когда и я сам ездил в школу на электричке. А теперь я более-менее знал, в каком вагоне окажется каждая из этих девушек.
И на сей раз я снова занял место во втором вагоне от хвоста. Когда девушка упомянула про полтора часа, она имела в виду путь от Нумадзу до Суруга. Она жила в Суруга. Тот, кто путешествовал дальше Хаконэ, знает это место. Суруга — это город, где из окон и двора большой ткацкой фабрики, расположенной на другом берегу реки, работницы машут поезду белыми платочками. Девушка была, наверное, дочерью главного инженера или кого-то в том же роде. Она всегда садилась во второй вагон от хвоста. Она здесь — самая красивая и живая.