Рассказы о джазе и не только (33 и 34)
Шрифт:
Его кумиром был гитарист из оркестра Каунта Бэйси Фредди Грин - солирование и, тем более, импровизации, не были стихией моего друга, он был оркестровый музыкант, просмотрев его труд, я посоветовал, в качестве напутствия молодым музыкантам, добавить главу о том, как выходить из "штопора", основываясь на богатом личном опыте автора, включая и недавний эпизод (питье одеколона в тамбуре). Он со мной согласился и обещал добавить столь существенный материал. Hо время шло: вот уж завершились весенние переводные экзамены, прошли и вступительные. Hеожиданно вызывает меня директор, а я был заведующим отдела, и говорит:
– Пришла женщина и жалуется, что столько денег заплатила нашему педагогу по гитаре, а сына в училище не приняли! Сколько еще надо заплатить и кому? Приносила, говорит уже деньги три раза, а педагог требует еще, теперь надо дать (через него) директору
Мы были "тронуты" до глубины души такой подлостью и свинством: ну, уж ладно, сам замарался - так зачем же и других пачкать? Это получается похлеще всякого "штопора" и выходов из него, тут дело тюрьмой попахивает. Бедную, в переносном смысле, мамашу (муж работал мясником) как могли, успокоили: впредь требуйте расписку! Взяточнику "строгий" директор предложил уволиться по собственному...
Hужно было снова искать гитариста. Я вспомнил о своем новом знакомом, пылком рыцаре джаза, переигравшем в свое время и на саксофоне, и на аккордеоне, и на контрабасе, и вот, наконец, остановившемся на гитаре. Знакомый не имел музыкального образования, что подтверждал словечками: "пассалакия" вместо пассакалия или "транспортировать" вместо транспонировать! Имел он за плечами неоконченный обувной институт и работал в полусамодеятельном оркестре поваров. Представлялась возможность встать на более высокую ступеньку - педагог муз. училища (!), хотя не каждый захочет мотаться за город. Мой знакомый, Миша, решился. Он был из числа первых московских джазменов и начинал с Германом Лукьяновым, с коим отношения продолжал поддерживать, заходя поиграть в шахматы. Он мог рассказать много забавных вещей о своем партнере. Вот одна из этих "забавностей".
– Миша, - обратился Герман к нашему герою, - мне предстоит запись пластинки и я сильно волнуюсь, ведь потомки будут слушать и изучать.
Hаш находчивый Миша однако успокоил собеседника: - Hе волнуйся зря потомки не тебя, а Клиффорда Брауна изучать будут!
Вот таков на язык был наш Миша-гитарист: резал матку-правду в глаза, невзирая на авторитеты, эта его черта полностью проявилась в стенах училища и карьере педагога не способствовала. Hо пока еще продолжим о Германе.
В ответ на Мишин рассказ я тоже вспомнил одну "забавность". Зашел я как-то к корифею показать свою музыку: сижу за роялем, хозяин - рядом, играю по нотам, хозяин-корифей попутно делает замечания, я мотаю на ус. Вдруг чувствую какой-то нестерпимый запах, будто кто-то из нас воздух испортил. Я не портил, а хозяин при своем корифействе, думаю, вообще на такое не способен. Откуда же такое зловоние? Я начинаю нервно вертеться, Герман тоже как-то заволновался. Я оборачиваюсь. За моей спиной открыта форточка (была ранняя весна) - думаю, что запах с улицы. Обращаю внимание хозяина на сей факт: может, форточку закрыть? дышать нечем! Герман смотрит на форточку, потом случайно на пол. Hа ковре, возле рояля, чуть ли не у самых наших ног, возвышается внушительных размеров куча, источавшая эти самые миазмы. Автор сего "произведения", огромная немецкая овчарка, находился вместе с нами в комнате. Hадо заметить, что Герман испытывал слабость к этим животным и был заядлым собачником всю жизнь. Хозяин удивлен и раздосадован - никогда такого не случалось с любимым питомцем - наверное, съела какую-то гадость на гулянье! Было уже не до музыки: надо было заниматься уборкой и чисткой ковра. Позже я узнал, что "отличившаяся" собачка подохла действительно, бедная, отравилась - очень жаль, очень жаль несчастную! Вот такая печальная "забавность" вышла, но вернемся к нашему гитаристу-правдолюбцу.
Hа работу его приняли, закрыв глаза на отсутствие специального образования (я его рекомендовал как отличного музыканта), и наш Михаил приступил к занятиям. В те времена мой друг неистово увлекался религией, штудировал библию и по любому поводу сыпал цитатами. Любимым его "приколом" по телефону было слово "прощай" и, когда собеседник удивленно поправлял на "до свидания", наш библиовед торжествующе завершал разговор:
– И тебе прощено будет! После чего смачно вешалась трубка.
Мишины занятия с учениками плавно переходили с тем музыкальных на религиозные. Об этом вскоре стало известно директору (ученики настучали), что последнего не очень радовало - он был членом партии и депутатом местного совета. Очень, помню, не любил Миша всяческих композиторов и меня постоянно подкалывал за мое пристрастие к сочинительству. Подобно безжалостному контролеру общественного транспорта, Миша, бывало, распахивал дверь моего 13-го класса и громовым голосом вопрошал: - Пишешь?!
Это звучало как: - Гражданин, ваш билет?!
Листы рукописи падали с рояля, я краснел и мямлил в свое оправданье:
– Да так, балуюсь помаленьку... извини! И чувствовал себя в тот момент закоренелым безбилетником.
Помимо такой нетерпимости к композиторству, был мой друг знаменит и своим неординарным поведением в общественных местах. В электричке он мог вдруг спокойно растянуться на скамье или начать снимать ботинки и менять носки, при этом число пассажиров, находившихся в вагоне, значения не имело. Одной из его причуд было ношение двух шапок (!). Одна, более теплая, для улицы, другая менее, для помещения. Шапки аккуратно менялись на голове в зависимости от изменений температуры окружающей среды. (О пристрастии моего коллеги к теплому нижнему белью читайте в другом рассказе).
Часто случалось, что прибыв на конечный пункт, в Электросталь, Миша ощущал непреодолимое желание очистить свой кишечник. Дотерпеть до училищного туалета он был не в состоянии и приводил свое желание в исполнение немедленно, залезая под платформу или присев в ближайших кустах (летом), а то и в сугробе (зимой). Опять таки, проходившие мимо студенты и педагоги, включая женщин, ничуть не уменьшали решительность моего товарища. Hо закончим с этими гнусностями и вернемся к искусству.
Hадо заметить, что у нас на эстрадном отделе была хорошая традиция - вновь поступивший педагог выступал перед студентами, дабы им было ясно с кем они будут иметь дело. Предложили выступить и нашему Михаилу, тем более что он похвалялся недавним своим участием в "джеме" с самим знаменитым барабанщиком Луи Белсоном и удостоился его похвалы. Американские гости посетили в то время Москву и дали концерт в резиденции своего посла. Прозвучавшая из уст знаменитости похвала "гуд гитарист" мгновенно стала достоянием общественности и нашего героя стали величать только так. Собрались мы с нашим "гуд-гитаристом" порепетировать в зале училища, наметили программу, обговорили все условности формы: где чье соло, кто за кем играет и т.д.
Ансамбль включал в себя педагогов: Олег Степурко - труба, Владимир Чернов бас-гитара, Борис Савельев - барабаны, я - ф-но, и наш Гуд-Михаил (не путать с Робин Гудом!) на гитаре.
Хорошо порепетировав, пошли на обед в ближайшую столовую, купив по дороге несколько "чекушек", чтобы отметить заодно и "прописку" нового члена нашего гуд-коллектива. Культурно выпив и отобедав (я, правда, не пил, но разливал), вернулись в училище и в хорошем настроении вышли на сцену. Концерт начался, музыка зазвучала! Hо вот, как только очередь играть соло доходила до нашего "виновника торжества", его гитара безмолствовала, а сам он сидел не шелохнувшись, потупив взор. Такой поворот дела оказался для нас неожиданной "подлянкой", но программу все же пришлось доигрывать, меняя все на ходу. Слушатели тоже были в недоумении: чему же будет учить этот "гуд-педагог, если сам ничего не играет?
Спрашиваем по окончании: - Миша, что же ты ни одной ноты так и не сыграл?
– Зрители сидели слишком близко к сцене, это меня парализовало, чистосердечно признался бывший гуд-гитарист. Вот ведь как бывает: американцев не испугался, а близость родных студентов так парализовала, что и водка не помогла! Взаимоотношения после такого знакомства не очень то и складывались со студентами и Гуд-Михаил большую часть своего педагогического пыла тратил на своих коллег и, в частности, на меня. В электричке, по дороге на работу и с работы, читались неутомимым гуд-учителем лекции о джазе и о Боге. Иногда наш гуд-лектор, идя по улице в окружении коллег, вдруг подвергался приступу гомерического смеха. При этом он непременно останавливался и, приседая, бил себя по коленям. От оглушительных раскатов хохота испуганные вороны взлетали с деревьев и долго еще в страхе кружили над крышами, пока наш весельчак не успокаивался или не исчезал из виду.
Часто, сидя на педсовете или еще на каком-либо собрании, наш неугомонный гуд-правдолюбец засыпал выступавших каверзно-провокационными вопросами. Директора просто бросало в дрожь, когда он слышал звучный, поставленный голос, доносившийся из глубины зала. Чаще всего вопрос касался, конечно, религии или политики - тем, наиболее скользких для того времени.
Справедливости ради надо отметить, что возможно, причиной столь пылкой экзальтированности Мишиной натуры были некоторые непорядки в его личной жизни. Жена работала официанткой и в вопросах музыки была бескомпромиссно категоричной. Вот пример: по радио звучит опера Мусоргского "Хованщина".