Рассказы о пилоте Пирксе. Непобедимый
Шрифт:
У него уже были руки. Они были как деревянные и при малейшем движении болели так нестерпимо, точно полопались все сухожилия, – но он мог ими двигать. На ощупь, онемевшими пальцами, начал отстегивать ремни. Ухватился за подлокотники. Встал. Ноги тряслись, все тело словно было разбито молотом. Цепляясь за тросик, протянутый наискось через кабину, подошел к зеркалу. Обеими руками оперся о раму.
В зеркале стоял пилот Пиркс.
Он уже не был серым – лицо было все в крови, с разбитым, распухшим носом. Кровь текла из рассеченных губ. Щеки были фиолетово-синие, набрякшие, под глазами – черные мешки, на шее, под кожей, все еще что-то подрагивало, но слабей и слабей, – и это был он, Пиркс. Он долго вытирал кровь с подбородка, сплевывал, откашливался,
Он отступил на шаг. Взглянул на экран. Корабль по-прежнему летел задним ходом – уже без тяги. Лишь по инерции. Белый маленький диск плыл за ним, в двух километрах от носа ракеты.
Держась за тросик, он подошел к креслу. Думать он вообще не мог. Руки начали трястись лишь теперь, но это было следствие шока, – это он знал, этого он не боялся. Что-то изменилось возле самого кресла…
Крышка кассеты автоматического передатчика была вдавлена внутрь. Он толкнул ее – крышка упала. Внутри – настоящее крошево. Как это случилось? Должно быть, он сам ударил ногой по кассете. Когда?
Он сел в кресло, включил рулевые дюзы, вошел в поворот.
Маленький белый диск дрогнул, поплыл по экрану, дошел до самого края – и, вместо того чтобы исчезнуть, отскочил как мячик! Вернулся в центр!
– Ну, гнида! – крикнул он с ненавистью и омерзением.
И из-за этой дряни он сам чуть было не перешел на «стационарную орбиту»! Ведь если при повороте светлячок не уходит за край экрана, значит, его вообще нет, – значит, его порождает экран. Ведь экран – не окно, в ракете нет никаких окон. Есть телевизионное устройство; там, снаружи, под бронезащитой, находятся объективы, а в самой ракете – аппаратура, преобразующая электрические импульсы в изображение на катодном экране. Выходит, испортилась? Таким странным образом? А у Томаса с Уилмером – тоже? Как это было возможно? И… что с ними стало потом?
Но сейчас у него были другие заботы. Он включил аварийный передатчик.
– АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу. АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу. Нахожусь на границе секторов 1009 и 1010, экваториальная зона, обнаружил аварию, возвращаюсь…
Когда шесть часов спустя Пиркс приземлился, начались дотошные исследования, занявшие целый месяц. Сперва специалисты взялись за телевизионную аппаратуру. Аппаратура была новая, усовершенствованная – на всех АМУ Патрульной Службы стояла такая. Установили ее год назад, и работала она превосходно. Ни одной неисправности за все это время.
После долгих мучений электронщики наконец установили механизм возникновения светлячка. Через несколько тысяч часов полета вакуум в катодных трубках нарушался: на внутренней поверхности трубки накапливался блуждающий заряд, и на экране возникало молочное пятнышко. Заряд перемещался, подчиняясь довольно сложным закономерностям. Когда ракета рывком набирала скорость, он расползался вширь, словно распластываясь на внутреннем стекле экрана, и казалось, будто пятнышко приближается. При включении заднего хода заряд уплывал в глубь трубки, а затем, если ускорение не менялось, постепенно возвращался в середину экрана. Он мог перемещаться по экрану в любом направлении, но охотней всего концентрировался в центре – если ракета шла по стационарной орбите, без тяги. И так далее, и так далее, – исследования заряда затягивались, а его динамика описывалась уже шестиэтажными формулами. Оказалось также, что более сильные световые импульсы (в пределах трубки – электрические) рассеивают заряд. Он накапливался, только если интенсивность импульсов, принимаемых трубкой, крайне слаба – как это бывает в космической пустоте, вдали от Солнца. Стоило солнечному лучу лишь раз скользнуть по экрану, и заряд на целые часы рассеивался.
К таким примерно выводам пришли электронщики – получилась целая книга, напичканная математикой. Потом за дело взялись врачи, психологи, светила в области астроневрозов и астропсихозов. И после продолжавшихся не одну неделю исследований установили, что блуждающий заряд пульсировал (невооруженному глазу это представлялось мелкими потемнениями, проплывающими по светлому диску). Частота пульсаций, слишком коротких, чтобы глаз мог воспринимать каждую из них в отдельности, накладывалась на тэта-ритм головного мозга и раскачивала колебания потенциалов коры, – пока не наступал внезапный припадок, схожий с эпилептическим. Этому способствовал полный внешний покой, отсутствие каких-либо раздражителей, кроме световых, и длительное, упорное всматривание в мерцающее пятнышко.
Специалисты, которые все это открыли, конечно, прославились. Каждый электронщик знает сегодня эффект Ледье – Харпера – возникновение блуждающих зарядов в высоком вакууме катодной трубки; а каждый астробиолог – атаксическо-кататоническо-клонический синдром Нуггельхеймера. Особа Пиркса осталась неведомой миру науки. И только очень внимательные читатели некоторых вечерних газет узнали из набранных петитом заметок, что лишь благодаря ему судьба Томаса и Уилмера, которые, разогнав до предела свои корабли в погоне за светлячком, затерялись в беспредельности космоса, больше ни одному пилоту не угрожает.
Так слава обошла Пиркса стороной, но он этим вовсе не огорчился. И даже искусственный зуб, вместо выбитого коленом, вставил за собственный счет.
Альбатрос [4]
Обед состоял из шести блюд – не считая закусок. Тележки с вином бесшумно двигались по стеклянным дорожкам. Высоко вверху над каждым столом горела лампа. Черепаховый суп подавали при лимонном свете. Рыбу – при бело-голубоватом. Цыплят залил румянец с мягким оттенком серого шелка. За черным кофе, к счастью, не сделалось темно – Пиркс был готов к самому худшему. Его утомил этот обед, и он пообещал себе, что отныне будет есть только на нижней палубе, в баре. Царившая здесь торжественность была не по нем. Все время думать о локтях. Вдобавок – наряды! В середине зала было углубление, края поднимались – он напоминал гигантскую золотисто-кремовую тарелку, наполненную самыми яркими тартинками на свете. Немнущиеся полупрозрачные платья шуршали за спиной Пиркса. Время здесь проводили великолепно. Наигрывала музыка. Сновали кельнеры – настоящие кельнеры, каждый выглядел как дирижер филармонии. «Трансгалактик» гарантирует: никаких автоматов – интимность, тактичность, искренняя человеческая благожелательность – весь обслуживающий персонал живой. Виртуозы своего дела.
4
Albatros, 1959. © Перевод. Т. Агапкина, 1995
Пиркс пил кофе, курил сигарету и старался найти какой-либо уголок зала, на котором можно было бы остановить взгляд. Спокойный уголок, чтобы отдохнуть. Ему нравилась соседка. На ее декольте чернел плоский шершавый камешек. Не какой-нибудь хризопраз или халцедон. Ничего земного, видно, с Марса: камешек, вероятно, стоил целое состояние – он походил на осколок булыжника. Женщинам нельзя быть такими богатыми.
Пиркс не возмущался. Не удивлялся. Он наблюдал. Постепенно у него возникло желание размяться. Не пройти ли на прогулочную палубу?
Он встал, слегка поклонился и вышел. Проходя между гранеными колоннами, облицованными зеркальной массой, Пиркс увидел собственное отражение – из-под галстука торчала пуговица. Кто еще носит такие галстуки?
Он поправил воротничок уже в коридоре. Вошел в лифт. Поднялся на верхнюю палубу, предназначенную для обозрения. Лифт бесшумно открылся. Здесь не было ни души. Пиркс обрадовался этому. Часть вогнутого потолка над палубой, уставленной шезлонгами, выглядела, словно гигантское черное окно, распахнутое навстречу звездам. Шезлонги с грудами пледов были пусты. В одном из крайних лежал кто-то, укрывшись с головой, – чудаковатый старикан, который приходил в салон спустя час после окончания обеда и ел один в пустом зале, закрывая лицо салфеткой всякий раз, когда чувствовал на себе чей-нибудь взгляд.