Рассказы русских писателей
Шрифт:
— Что, брат пёсик? Тепло? — спросил дедушка.
Собака напряжённо зевнула, завив язык трубочкой, затряслась всем телом и тонко взвизгнула.
— Н-да, братец ты мой, ничего не поделаешь… Сказано: в поте лица твоего, — продолжал наставительно Лодыжкин. — Положим, у тебя, примерно сказать, не лицо, а морда, а всё-таки… Ну, пошёл, пошёл вперёд, нечего под ногами вертеться!.. А я, Серёжа, признаться сказать, люблю, когда эта самая теплынь… Орган вот только мешает, а то, кабы не работа, лёг где-нибудь на траве, в тени, пузом, значит, вверх, и полёживай себе. Для наших старых костей это самое солнце — первая вещь.
Тропинка спустилась вниз, соединившись с широкой,
Яркая роскошь южной природы не трогала старика, но зато многое восхищало Сергея, бывшего здесь впервые. Магнолии с их твёрдыми и блестящими, точно лакированными, листьями и белыми, с большую тарелку величиной цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжёлые гроздья; огромные, многовековые платаны с их светлой корой и могучими кронами; табачные плантации, ручьи и водопады и повсюду — на клумбах, на изгородях, на стенах дач — яркие, великолепные, душистые розы, — всё это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика. Он высказывал свои восторги вслух, ежеминутно теребя старика за рукав.
— Дедушка Лодыжкин, а дедушка, глянь-кось, в фонтане-то золотые рыбы!.. Ей-богу, дедушка, золотые, умереть мне на месте! — кричал мальчик, прижимаясь лицом к решётке, огораживающей сад с большим бассейном посредине. — Дедушка, а персики! Вона сколько! На одном дереве!
— Иди, иди, дурашка, чего рот разинул! — подталкивал его шутливо старик. — Погоди, вот дойдём мы до города Новороссийского и, значит, опять подадимся на юг. Там, действительно, места, — есть на что посмотреть. Сейчас, примерно сказать, пойдут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там, братец ты мой, Сухум, Батум… Глаза раскосишь глядемши… Скажем, примерно, пальма! Удивление! Ствол у неё мохнатый, на манер войлока, а каждый лист такой большой, что нам с тобой обоим укрыться впору.
— Ей-богу? — радостно удивился Сергей.
— Постой, сам увидишь. Да мало ли там чего? Апельцын, например, или хоть, скажем, тот же лимон… Видал небось в лавочке?
— Ну?
— Просто так себе и растёт в воздухе. Без ничего, прямо на дереве, как у нас, значит, яблоко или груша… И народ там, братец, совсем диковинный… Придём — сам увидишь. Одно только плохо: лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я всё знаю!
Но день выдался для них неудачный. Из одних мест их прогоняли, едва завидев издали, в других при первых же хриплых и гнусавых звуках шарманки досадливо и нетерпеливо махали на них с балконов руками, в третьих прислуга заявляла, что «господа ещё не приехамши». На двух дачах им, правда, заплатили за представление, но очень мало. Впрочем, дедушка никакой низкой платой не гнушался. Выходя из ограды на дорогу, он с довольным видом побрякивал в кармане медяками и говорил добродушно:
— Две да пять, итого семь копеек… Что ж, брат Серёженька, и это деньги. Семь раз по семи — вот он и полтинник набежал; значит, все мы трое сыты, и ночлег у нас есть, и старичку Лодыжкину по его слабости можно рюмочку пропустить, недугов многих ради… Эх, не понимают этого господа! Двугривенный дать ему жалко, а пятачок стыдно… ну и велят идти прочь. А ты лучше дай хоть три копейки… Я ведь не обижаюсь, я ничего… Зачем обижаться?
Вообще Лодыжкин был скромного нрава и, даже когда его гнали, не роптал. Но сегодня и его вывела из обычного благодушного спокойствия одна красивая, полная, с виду очень добрая дама, владелица прекрасной дачи, окружённой садом с цветами. Она внимательно слушала музыку, ещё внимательнее глядела на акробатические упражнения Сергея и на смешные «штучки» Арто, после этого долго и подробно расспрашивала мальчика о том, сколько ему лет и как его зовут, где он выучился гимнастике, кем ему приходится старик, чем занимались его родители и т. д.; потом приказала подождать и ушла в комнаты.
Она не появлялась минут десять, а то и четверть часа, и чем дольше тянулось время, тем более разрастались у артистов неопределённые, но заманчивые надежды. Дедушка даже шепнул мальчугану, прикрыв из осторожности рот ладонью, как щитком:
— Ну, Сергей, счастье наше, ты только слушай меня: я, брат, всё знаю! Может быть, из платья что-нибудь даст или из обуви. Это уж верно!..
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась старым, стёртым с обеих сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал её. Он уже вышел на дорогу и отошёл далеко от дачи, но всё ещё держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
— Н-да-а… Ловко! — произнёс он, внезапно остановившись. — Могу сказать… А мы-то, три дурня, старались. Уж лучше бы она хоть пуговицу дала, что ли. Ту, по крайности, куда-нибудь пришить можно. А что я с этой дрянью буду делать? Барыня небось думает: всё равно старик кому-нибудь её ночью спустит — потихоньку, значит. Нет-с, очень ошибаетесь, сударыня! Старик Лодыжкин такой гадостью заниматься не станет. Да-с! Вот вам ваш драгоценный гривенник! Вот!
И он с негодованием и с гордостью бросил монету, которая, слабо звякнув, зарылась в белую дорожную пыль.
Таким образом старик с мальчиком и с собакой обошли весь дачный посёлок и уж собирались сойти к морю. По левую руку оставалась ещё одна, последняя дача. Её не было видно из-за высокой белой стены, над которой, с той стороны, возвышался плотный строй тонких запылённых кипарисов, похожих на длинные чёрно-серые веретёна. Только сквозь широкие чугунные ворота, похожие своей причудливой резьбой на кружево, можно было рассмотреть уголок свежего, точно зелёный яркий шёлк, газона, округлые цветочные клумбы и вдали, на заднем плане, крытую сквозную аллею, всю обвитую густым виноградом. Посредине газона стоял садовник, поливавший из длинного рукава розы. Он прикрыл пальцем отверстие трубы, и от этого в фонтане бесчисленных брызг солнце играло всеми цветами радуги.
Дедушка собирался было пройти мимо, но, заглянув в ворота, остановился в недоумении.
— Подожди-ка малость, Сергей, — окликнул он мальчика. — Никак, там люди шевелятся? Вот так история! Сколько лет здесь хожу — и никогда ни души. А ну-ка, вали, брат Сергей!
— «Дача „Дружба“. Посторонним вход строго воспрещается», — прочитал Сергей надпись, искусно выбитую на одном из столбов, поддерживающих ворота.
— Дружба?.. — переспросил неграмотный дедушка. — Во-во! Это самое настоящее слово — дружба. Весь день у нас заколодило, а уж тут мы с тобой возьмём. Это я носом чую, на манер как охотничий пёс. Арто, иси, собачий сын! Вали смело, Серёжа! Ты меня всегда спрашивай: уж я всё знаю!