Рассказы. Митря Кокор. Восстание
Шрифт:
— Бабушка, можно мне поиграть с твоими собаками и с нашей?.. Можно? Ну, бабушка!
Бабка не ответила. Нику привык играть у нее во дворе, так как до недавнего времени у старухи жил внук, пятилетний Костика, смуглый, как цыганенок, самый отчаянный озорник во всей деревне. Оставшись один, Нику коротал время, играя с собаками, курами или кошкой. Бабка Иоана его бранила и прогоняла, правда, скорее для виду, потому что любила детей и радовалась, когда в ее халупе появлялась живая душа.
Здесь, по соседству с задним двором барского особняка, старуха жила недавно — всего год. Бабке Иоане принадлежал красивый просторный дом на другой улице, за усадьбой арендатора Козмы Буруянэ. Там прожила она всю жизнь с мужем Ионицэ Крэчуном, который умер лет десять назад. Овдовев, бабка не опустила руки, так как и при жизни Ионицэ хозяйство лежало на ней. Муж любил выпить и, чтобы иметь возможность жить в свое удовольствие, всегда старался заполучить какую-нибудь должность — был то старостой, то стражником, то бог знает кем, но неизменно получал жалованье и пропивал его в корчмах. Иоана сама вырастила детей и вывела их в люди. Сын стал секретарем суда в Бухаресте, двух дочерей она выдала замуж за священников, а младшую — Флорику — за парня из их же села, Павла Тунсу. Бабка надеялась, что Флорика и Павел будут ей поддержкой на старости лет, и приняла их к себе в дом. Сын все время звал ее в Бухарест, просил поселиться у него, не маяться больше, отдохнуть после стольких лет тяжелой работы. Но ей не хотелось покидать родные места, где она родилась и состарилась. Бабке перевалило за шестьдесят, и хоть спина ее начала уже горбиться, она еще была полна сил. Крепкая, здоровая, она, не в пример другим старухам, ее однолеткам, хорошо питалась, за столом всегда выпивала рюмочку цуйки, выращивала свинью и домашнюю птицу, имела вдосталь кукурузы.
Когда после семи лет обид и свар бабка Иоана поняла, что с Флорикой ей не ужиться, она решила махнуть на нее рукой и завести себе новое хозяйство. Лучше уж нищета, чем непрерывные ссоры и пререкания, которые камнем ложатся на душу. Еще хорошо, что она не успела раздать детям все имущество и на всякий случай сохранила за собой несколько клочков земли. Так вот и вышло, что в прошлом году они полюбовно разделились. Зять помог ей даже больше, чем дочь. Бабке Иоане принадлежал участок, выходивший на улицу, рядом с барской усадьбой, и она приспособила себе под жилье старый амбар, который перевезли сюда на двенадцати волах. Своими руками она обмазала его глиной изнутри и снаружи и старательно побелила. Наняла человека, который подлатал крышу, поставил печь с куцей трубой, пристроил курятник и закуток для свиньи. Кто-то из соседей подарил ей две ненужные оконные рамы. Три глазка были даже застеклены, остальные она затянула бумагой, полученной от священника. Флорика, когда увидела, как устроилась мать, рассердилась на нее — мать, мол, выставила ее на позор перед всем селом. Но старуха ответила ей горестно:
— Что ж поделаешь, милая, натерпелась я от вас, хватит…
Спустя некоторое время они помирились, и ранней весной Флорика сплавила к бабушке своего старшего сынка Костикэ, чтобы старухе не было так тоскливо, а заодно чтоб и самой избавиться от лишнего рта. Мальчишка озорничал у бабушки все лето и осень, приводил с собой целую ватагу других проказников и перевернул лачугу вверх дном. Несмотря на это, бабка не отправляла внука домой, желая доказать, что и теперь дети больше нуждаются в ней, чем она в них.
Бабка Иоана никогда не была словоохотливой, то и дело хмурилась, но сердце у нее было мягкое, как воск. Чаще всего она ворчала себе что-то под нос или разговаривала со скотиной, которая понимала и слушалась ее лучше, чем люди. Если где-нибудь по соседству назревала ссора, она обычно отмалчивалась, бурча: «Будь оно все неладно!»
— Бабушка Иоана, пес за петухом гоняется! — крикнул Нику, собравшийся было запрячь пса в пару к хромой собаке, чтобы поиграть с ними в лошадки.
— Убирайся, шавка, оставь петуха в покое! — пробормотала бабка, даже не взглянув в ту сторону.
Она спешила приготовить корм курам, которые, пробродив где-то целый день, сейчас, в сумерках, потянулись домой.
Вскоре она, как всегда по вечерам, уселась на пороге с большой миской на коленях и принялась скликать птицу:
— Цып-цып-цып, курочки, цыпляточки, бегите, бегите к мамке!..
Куры и цыплята сбегались со всех сторон, как послушные дети, суетясь и налетая друг на друга у ног бабки. Она их пересчитала. Не хватало двух старых кур и петуха. Старуха высыпала всю миску, отогнала собак, чтобы те не объели кур, и пошла со двора, продолжая призывно кричать:
— Цып-цып-цып, курочки, цыпляточки, бегите, бегите к мамке!..
Только она открыла калитку, как услышала издалека оглушительный грохот и какое-то грозное гудение. На другой стороне улицы она увидела своих кур, купающихся в пыли, и рядом с ними петуха.
Бабка испуганно закричала:
— Цып-цып-цып…
Автомобиль приближался на большой скорости, но птицы не обращали на него ни малейшего внимания. Испугавшись, что машина вот-вот на них наедет, бабка ринулась к ним, чтобы спасти их от верной гибели, но добралась лишь до середины улицы. Чуть не наехав на старуху, водитель резко повернул, и автомобиль пролетел совсем рядом с ней, едва не свалившись при этом в канаву. В машине закричали женщины, и тут же раздался голос жены Василе Зидару:
— Нику, где ты? Смотри, машина задавит!
Бабка Иоана застыла на месте. Обе курицы убегали, испуганно кудахча, но петух, бросившийся на их защиту, остался лежать бездыханным. Старуха подхватила его за крыло и потащила домой, бормоча себе под нос:
— Будь оно все неладно!
Сделав крутой разворот, машина резко затормозила у самой лестницы. Услышав треск выхлопов и кваканье клаксона, Григоре вышел на ступеньки вместе с Титу. Водитель выключил мотор, выскочил и бросился открывать господам дверцы. Укутанные до ушей в шубы и пледы, в защитных повязках и очках, господа напоминали полярных исследователей.
Гогу Ионеску, сидевший рядом с шофером, первым сбросил с себя все, что было на него надето, и ступил на землю. Видно было, что он раздражен и устал с дороги. Пожав руку Григоре, он угрюмо заявил:
— Рад тебя видеть, дорогой, но только знай, что в подобные авантюры вы меня больше не втравите. С меня хватит, сыт по горло!
— А что случилось, Гогу, чем ты так расстроен? — недоуменно посмотрел на него Григоре.
— Если твоя жена жаждет сильных ощущений, пусть поищет себе других компаньонов, а меня уж увольте, — ворчливо пояснил Гогу, срывая с глаз очки.
— Гогу, ты смешон! — раздался веселый женский голос. — Ты просто боишься ездить в автомобиле!.. Стыд и срам!
Все рассмеялись, и это совсем вывело Гогу из себя:
— Правильно. Я по своему темпераменту не склонен к авантюрам и отнюдь не мечтаю из любви к автомобильному спорту сломать себе шею!
Но раздражение Гогу лишь веселило его спутников, которые тем временем успели снять защитные повязки и очки. Все трое еще сидели на заднем сиденье машины: Надина справа, Еуджения слева, а между ними Рауль Брумару. Наконец Надина поднялась:
— Все это пустяки, — сказала она, — но вот только что из-за бабки чуть не случилось несчастья! Не будь Рудольф таким хладнокровным, произошло бы одно из двух — либо она попала бы под колеса, либо мы перевернулись бы в канаву… Браво, Рудольф!
Шофер признательно улыбнулся, а Надина кинулась в объятия мужа, восклицая с подобающей случаю нежностью:
— Григ, маленький, как я по тебе соскучилась!
Григоре поцеловал жену в щеку, смущенный ее словами и главным образом тоном, каким она их произнесла. Лишь сейчас он узнал Брумару и в ту же секунду перевел взгляд на красные цветы, высаженные в форме цветущего сердца перед гнездышком Надины. Он протянул Брумару руку, вяло пробормотав: