Рассказы
Шрифт:
Марджори молчала.
— Я тебе мешаю, понятно. Я для тебя обуза. Твоим друзьям я не нравлюсь. — Вероника замолчала, но тут же припомнила еще одну из своих обид. — Разумеется, я обозлилась, когда на прошлой неделе ты пыталась намекнуть, что платье мне не к лицу. Ты что же, думаешь, я не умею одеваться?
— Да, — буркнула Марджори чуть слышно.
— Что?
— И ни на что я не намекала, — сказала Марджори напрямик. — Насколько помню, я сказала, что лучше три раза подряд надеть красивое платье, чем
— Ну и как, по-твоему, приятно такое слышать?
— А я вовсе не старалась быть приятной. — И, чуть помолчав, добавила: — Когда ты хочешь уехать?
У Вероники перехватило дыхание.
— Ой, — еле слышно вырвалось у нее.
Марджори изумленно подняла глаза.
— Ты же сказала, что уезжаешь.
— Да, но…
— Значит, ты брала меня на пушку!
Они уставились друг на друга через стол. Туманная пелена застилала глаза Вероники, Марджори жестко глядела на нее — таким взглядом она обычно укрощала подвыпивших студентов, когда те давали волю рукам.
— Значит, ты брала меня на пушку, — повторила Марджори так, будто ничего другого и не ожидала.
Вероника разразилась слезами, подтвердив тем самым свою вину. Глаза Марджори поскучнели.
— Ты мне сестра, — всхлипывала Вероника. — Я у тебя гощу-у-у. Я у тебя должна пробыть месяц, а если я уеду сейчас-домой, мама удивится и спросит…
Марджори выждала, пока поток бессвязных слов не сменился чуть слышным хлюпаньем.
— Я отдам тебе мои карманные деньги за месяц, — сказала она холодно, — и ты сможешь провести эту неделю где тебе заблагорассудится. Тут поблизости есть вполне приличный отель…
Вероника захлебнулась слезами и выскочила из комнаты.
Через час, когда Марджори увлеченно сочиняла одно из тех ни к чему не обязывающих, восхитительно уклончивых писем, которые умеют писать только девушки, в библиотеку вошла Вероника — глаза у нее покраснели, но держалась она нарочито спокойно. Не глядя на Марджори, она взяла с полки первую попавшуюся книгу и сделала вид, что читает. Марджори, казалось, всецело поглощенная своим делом, продолжала писать. Когда часы пробили полдень, Вероника с треском захлопнула книгу.
— Пожалуй, мне стоит купить билет на поезд.
Совсем иначе думала она начать эту речь, когда репетировала ее у себя в комнате, но так как Марджори не придерживалась отведенной роли — не умоляла ее образумиться, не просила забыть это недоразумение, — ничего лучшего Вероника не нашла.
— Подожди, я кончу письмо, — сказала Марджори, не оборачиваясь. — Я хочу отправить его со следующей почтой.
Еще минуту она деловито скрипела пером, потом обернулась к Веронике, как бы говоря всем своим видом: «Я к вашим услугам». И снова пришлось начинать Веронике.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Видишь ли, — прикинула Марджори, — раз тебе
— А ты не считаешь, что простая доброта…
— Ради бога, не цитируй ты «Маленьких женщин»!9 — нетерпеливо прервала ее Марджори. — Они давно устарели.
— Ты так думаешь?
— Еще бы! Какая современная девушка станет жить, как эти пустышки?
— Они служили примером нашим матерям.
Марджори расхохоталась.
— Как бы не так! И потом, наши матери были вполне хороши на свой лад, но что они могут понять в жизни своих дочерей?
Вероника взвилась.
— Я прошу тебя не говорить так о моей матери.
Марджори снова расхохоталась.
— А я, помнится, не говорила о ней.
Вероника почувствовала, что ее отвлекают.
— Значит, ты считаешь, что вела себя по отношению ко мне хорошо?
— Я сделала для тебя все, что могла, и более того. Ты довольно тяжкий случай.
У Вероники набрякли веки.
— А ты себялюбивая, злая и, вдобавок, совершенно не женственная.
— Господи боже мой! — возопила Марджори. — Да ты просто дуреха! Такие девицы, как ты, прежде всего виноваты в бесчисленных нудных, тусклых браках, в том, что чудовищная бестолковость сходит за женственность. Представляю, каково приходится человеку, когда, пленившись разодетой куклой, которую он наделил всевозможными добродетелями, он вдруг замечает, что взял в жены жалкую, нудную, трусливую жеманницу.
Вероника даже рот раскрыла от изумления.
— Вечно женственная женщина! — продолжала Марджори. — Лучшие ее годы уходят на то, чтобы поносить девушек вроде меня, которые не тратят времени попусту.
Чем больше воодушевлялась Марджори, тем сильнее отвисала челюсть у Вероники.
— Можно еще понять, когда на жизнь плачется дурнушка. Будь я непоправимо дурна собой, я бы никогда не простила родителям, что они произвели меня на свет. Но тебе-то жаловаться не на что. — Марджори пристукнула кулачком. — Если ты рассчитываешь, что я буду хныкать вместе с тобой, ты ошибаешься. Хочешь — уезжай, хочешь — оставайся, дело твое. — Она собрала письма и вышла из комнаты.
Вероника не спустилась к обеду, сославшись на головную боль. После обеда за ними должны были заехать молодые люди — повезти их на утренник, но головная боль не прошла, и Марджори пришлось принести извинения не слишком опечаленному кавалеру. Вернувшись под вечер домой, Марджори застала у себя в спальне Веронику — на лице ее была написана непривычная решимость.
— Я подумала, — приступила Вероника прямо к делу, — что ты, может быть, и права, а может быть, и нет. И если ты объяснишь мне, почему твоим друзьям… словом, скучно со мной, я попробую делать все, что ты скажешь.