Рассказы
Шрифт:
Таким было прошлое. Тьфу!
Сплюнув с особенным презрением, он так натянул скользкую джутовую нить, что она лопнула.
Серые тучи заволокли небо над стеклянной крышей. Стало совсем темно. Тучи вывалили свой первый снег и спешно отправились за новой порцией.
Наступила зима.
Самолюбию девочки было нанесено тяжкое оскорбление, и в сердце ее поселилась сладостная жажда мести, требовавшая удовлетворения. Дед представлялся ей подлым злюкой, вокруг которого недаром образовалась пустота безразличия. Неразговорчивость
На следующий день у Мэри не нашлось предлога, чтобы заглянуть в теплицы, и понемногу злость ее улеглась. Но потом она случайно увидела паренька за колкой дров возле сарая, и ее хорошенькие ручки сжались в кулачки. Распахнув окно, она крикнула:
— Эй, Дед! Ступай сейчас же в теплицы. У папы дело есть.
Вонзив топор в колоду, мальчик зашагал к оранжереям. Два работника и хозяин были заняты альпийскими фиалками. Паренек встал у длинного стеллажа и ждал распоряжений.
— Все дрова переколол? — сухо спросил хозяин.
— Нет еще…
— Чего же тебе надо?
— Так ведь у вас… было…
— Что «было»?
— Дело…
Три пары глаз устремились на временного работника с недоумением, равнодушием и насмешкой. Мелькнула в них и улыбка, но без сочувствия. Наконец хозяин проговорил:
— Делай, что велено!
Это был приказ, и особенно большое значение имел тон его. Паренек вышел, странный холодок охватил его сердце.
— Что это с парнем? — недоумевал хозяин. — Работник он хоть куда, а насчет остального…
— Да мало ли, — ответил старый садовник, у которого на кончике носа примостилась забавная бородавка, — может, по дому соскучился.
— Едва ли. Какой такой может быть у него дом?
— Наверно, не больно-то завидный, — заметил работник помоложе. — Говорят, там у них восемь огольцов — мал мала меньше. Этот — самый старший. А отец еще попивает.
— Где же они живут?
— В городе. В Валлила, кажись. А что?
— Да незачем было их разводить так много — огольцов-то.
Дед медленно шагал к дровяному сараю. Из головы разом вылетели все мысли, оставив одну лишь гудящую пустоту. Он винил себя. Должно быть, он не понял. Он слишком отдался мечтам: видел себя на корабле, плывущем в дальние страны. Опасно так упиваться прекрасными грезами: неизбежно столкновение с действительностью, внезапное пробуждение и мучительное похмелье.
— Порядочный! — возмутилась хозяйка. — Наших детей гоняет, как кур! Кошку пинает. Подумать только: пинает кошку!
Последние слова вызвали живейшую реакцию: младшие, не доев, вскочили из-за стола и бросились на кухню, где кошка-мать в эту минуту мирно кормила свой выводок.
— Кстати, о кошке, — тихо сказал отец, удостоверившись, что ребятишки его не услышат. — У нее трое котят. Два — лишние.
— Они такие прелестные! — умиленно воскликнула старшая дочь, которая до сих пор не принимала участия в разговоре. — Оставим всех.
— Еще чего. Двоих надо уничтожить. Пускай Дед заберет их рано утром, пока дети спят.
— Только бы он их не мучил, — поморщилась хозяйка. — От него можно всего ожидать.
— Посадит в лукошко с крышкой — и в поливочный бассейн. Старшая дочь вдруг перестала есть. Она поднялась из-за стола и спешно вышла.
— Что с Мэри? — удивился хозяин.
— Твои разговоры, — недовольно ответила жена.
Муж попытался оправдываться:
— Должна же девочка ее лет понять, что мы не можем держать у себя четырех кошек.
В коридоре, ведущем в котельную, было так темно, словно все ночи мира забились туда. Девочка медленно пробиралась по коридору, держась за шероховатую дощатую стену. Наконец она достигла двери, вошла в тускло освещенную котельную и по приставной лесенке полезла на чердак, где находилось жилье временного работника. Из кое-как слепленной картонной каморки пробивался свет. Девочка робко постучала в дверь. Ответа не последовало. Обождав минутку, она постучала снова. Послышалось сердитое ворчание:
— Кто там?
— Мэри, — тихо ответила девочка и, открыв дверь, стала на пороге.
Раздражительный обладатель отдельной комнаты лежал на топчане с книгой в руках. Он сердито оглянулся на дверь, что-то буркнул про себя и снова уткнулся в книгу. Нетрудно было, однако, заметить, что неподвижный взгляд его не различал строчек. Неслышно притворив дверь, девочка села на перевернутый ящик, покрытый для мягкости специальной соломенной циновочкой: Дед сплел ее на досуге за два свободных вечера. Долгое время они молчали. Мальчик листал книгу, хотя взгляд его скользил по потолку, а Мэри, восторгаясь, поглаживала искусно сплетенное сиденье ящика-табурета.
— Ты что чита…? — наконец спросила она едва слышно, а последний слог «ешь» и совсем проглотила.
— Чего! — сухо ответил Дед, не глядя ни в книгу, ни на свою гостью.
— Я просто спросили…
— Больше говорить не о чем, не так ли? — зло усмехнулся паренек и, захлопнув книгу, уселся на своем топчане.
Наверху, над их головами, жалобно стонал ветер, поскуливая, бился о швы жестяной крыши. Как будто там, на крыше, кто-то отчаянно раскачивал дюжину детских колыбелек.
— Здесь все-таки тепло, — немного погодя сказала девочка.
— Все-таки?
— Да, хоть это всего лишь чердак.
— Под нами — жаркая котельная.
— Но здесь нет окон.
— Лишняя роскошь.
— Да, по правде говоря, нет и мебели.
— По правде говоря?
— Я не хотела сказать ничего плохого.
— Все равно.
Девочка чувствовала свою беспомощность. Деду ничего нельзя было сказать. Он цеплялся к каждому слову. Он не понимал даже доброты.
— Хорошо тебе здесь? — почти боязливо спросила девочка.
Тут он впервые взглянул на нее, и в его глазах вспыхнули ехидные огоньки. С убийственно холодной интонацией он сказал: