Рассказы
Шрифт:
Попы стали служить молебны и моления против засухи, а жители хуторов Ничипоровки и Тырса по ночам уходили в лес копать землянки.
Местные власти истребовали из Погребищ в спешном порядке сведущих агитаторов по антирелигиозной пропаганде и отряд внутренней охраны ввиду того, что в связи со всеми этими происшествиями бандиты обнаглели до чрезвычайности.
Между тем в другом конце округа, в местечке Топанцы, граждане, возмущенные дерзостью тайной организации, позволявшей себе столь неслыханное безобразие и бесчинства, нарушающие революционный порядок, собрались на митинг и вынесли резолюцию:
1)
2) вынести порицание тем, кто поверил в существование вообще голого человека;
3) признать его вовсе несуществующим;
4) выразить благодарность местному исполкому, твердо стоящему на страже, отчего в местечке Топанцы по сие время поддерживается образцовый порядок, и
5) послать приветственную телеграмму дорогим вождям пролетарской революции.
После чего с музыкой и пением «Интернационала» прошлись по улице.
А Прикота все еще не появлялся, все еще не было о нем никаких сведений, все еще оставалось скрытым его местопребывание. Удалось лишь установить, что на другой день после разыгравшегося в Погребищах скандала Илларион Михайлович приехал в одну из ближайших волостей, проверил отчеты по сбору продналога, выступил даже на митинге, где объяснял селянам новый земельный кодекс, а оттуда поехал дальше шляхом на Богокуты, после чего следы его потерялись окончательно. Правда, спустя несколько дней Василь Васильевич Кок, все еще не пришедший в себя после ухода жены, получил письмо, подписанное «ИЛЛАРИОН ПРИКОТА», и повсюду показывал его, как доказательство подлости этого человека.
В письме было написано:
«Здравствуйте, плюгавая душонка, как поживаешь?
Не унывай, брат Вася, не я первый наставил тебе рога. Твоя Аннета лакомый кусочек, и никто не откажется (здесь следовало какое-то слово, тщательно замазанное, а за ним ряд точек). Ты человек просвещенный, свободомыслящий. Ты понимаешь, что красивое тело, как всякое замечательное произведение, не может принадлежать одному человеку, а должно быть общественным достоянием. Держись крепко этой идеологии. Будь здоров. Постараюсь скоро с тобой увидеться и объясниться подробно. Сейчас некогда. Целую тебя. P. S. А все-таки ты свинья. Зачем поднял такую историю из-за пустяков?»
Письмо было глупое и написано крупным, неумелым детским почерком, отчего многие, знакомые с почерком Прикоты, заверяли Кока честным словом, что письмо это написано кем-либо другим, но Василь Васильевич крепко стоял на своем, точно такая уверенность облегчала его страдания.
Он носил письмо неизменно у себя в кармане и часто вынимал его даже на улице, чтобы убедиться в том, что оно существует в действительности. Ребятишки из детских домов, куда он заходил по долгу службы, еще издали кричали ему:
— Кока, Кока, покажи письмо!
Потому что и им неоднократно показывали его. На пятый день после получения первого письма Кок получил второе с той же надписью:
«Приходи, старичина, сегодня в 1 час ночи к карьеру жел. дор. Буду ждать».
Письмо это встревожило не одного только Василь Васильевича, и хотя снова было написано тем же крупным детским
Как назло, ночь выдалась темная, и Василь Васильевич поднимался к карьеру, то и дело цепляясь за репей, больно царапавший ему лицо. Но только он вполз наверх, желая стать на ноги, как что-то мягкое упало ему на голову, закрутилось вокруг шеи, и он едва не задохнулся.
Кок стал кричать, срывая с себя это нечто, оказавшееся простыней, неподалеку хлопнул револьверный выстрел, какие-то люди кинулись приступом на карьер, за ним посыпали обыватели, прорвавшиеся через цепь, товарищ Хруст громовым голосом гаркнул:
— Сто-ой!
Оцепенев от ужаса, сжимая в одной руке простыню, другой указывая на куст, Василь Васильевич пятился задом и едва хрипел:
— Вот он, я вижу его. Вот он — голый человек.
Товарищ Хруст, подбежав к кустам, тарахнул по ним из нагана, раздалось жалобное мычание, и в толпу кинулся раненый теленок, но ничего более подозрительного так и не удалось найти ни вдоль всего карьера, ни в прилегающем к нему поле.
Но тут встревоженные обыватели подняли крик, требуя удаления милиции и возмущаясь тем, что их тревожат по ночам. Прибежала хозяйка раненого теленка, ругаясь и плача. Какой-то смельчак, пользуясь темнотой, во все горло крикнул:
— Это не Губ-розыск, а Губ-дура! — на что публика ответила смехом, а товарищ Хруст схватил первого попавшегося ему под руку человека и стал его трясти в бешенстве, приговаривая:
— Я покажу тебе голого человека!
Но тот только хрипел, а когда принесли фонари, оправил смятый воротничок, сказав:
— Однако у вас крепкая рука, товарищ. Разрешите представиться — начальник агентуры из Харькова с особыми полномочиями.
Тут публика заржала еще пуще, у товарища Хруста глаза налились кровью, и если бы не агент, поймавший его за руку, быть бы беде, но в то же время Василь Васильевич начал заговариваться, в страхе продолжая пятиться. Его пришлось вязать и отправить в больницу, а вещественное доказательство в виде простыни приезжий из Харькова забрал себе, предварительно осмотрев ее со всех сторон. Простыня оказалась самой обыкновенной, из сурового полотна, а на одном краю ее анилиновым карандашом круглым детским почерком было выведено:
«Хоть ты Вася, а дурак.
Илларион Прикота».
— Это выходка какого-нибудь хулигана-мальчишки,— спокойно сказал приезжий.— Простыня казенная из исправительного дома.
— Но там же написано: Прикота,— растерянно пробормотал товарищ Хруст.
Агент глянул на него боком и шевельнул губами, ничего не ответив, но начугрозы почувствовал, что от этого взгляда его всего точно окатило варом. «Крышка»,— подумал он, утирая со лба пот.