Рассказы (-)
Шрифт:
– Дядя, я доскам принесу!
– вмешался Николка.
Синицын обернулся и посмотрел на него своим проницательным взглядом.
– А, шустрый!
– сказал он, узнав мальчика.
– Берешься? Тут ведь доска нужна не простая - дубовая, опять же толщина...
– Оч-ч-чень хорошая доскам есть!
– сказал Николка.
– Отойди!
– властно и ревниво приказал он маленькому и любопытному Баергачу, трогавшему пушку грязным пальцем.
– Ну, давай неси, - разрешил Синицын.
И
Не дожидаясь его возвращения, матросы взялись за канаты, за выступы орудийных станков, и снова заскрипел песок...
– Братцы, мальчонка-то доски несет!
– воскликнул Петров.
Из-за магазинов показалась вереница мальчуганов, согнувшихся под тяжестью досок.
– Вот доскам! Самая крепкий!
Задыхаясь, Николка сбросил с плеча тяжелый груз. Узкоглазые и широколицые товарищи его, освободившись от тяжести, с трудом переводили дух.
Доски сгодились как раз. Четыре штуки толстых, трехсаженных.
Их поочередно подкладывали под пушки, и дело двинулось быстро.
Николка и его товарищи, ободренные похвалами матросов, принялись усердно помогать. Один тащил канат, другой подталкивал сзади. Хоть от их помощи было больше помехи, чем толку, но матросы не прогоняли мальчишек, видя, с каким усердием, кряхтя и обливаясь потом, они трудятся, покрикивая: "Раз, два - взяли!" - как заправские моряки.
Бабенко подмигнул Синицыну на Николку, тянувшего канат так, что узкие глаза его стали круглыми от усилия, и сказал:
– Ну что за сила у хлопца! Чисто конь - как взялся, сама орудия пошла.
– Не смейся, не смейся, - отвечал Синицын.
– Парнишка ничего, старается. Ничего парнишка.
Но вот наконец и бруствер16 батареи, желтеющий над обрывом среди зеленых кустов. Орудия втащили по крутому склону и расположили на платформах. Дула пушек глядели в гладкие голубые просторы Авачинской губы.
– Вот, Синицын, хозяйство твое - располагайся!
– сказал мичман.
Он указал на небольшую площадку батареи с холмиком земли посредине. Это был пороховой погреб. Позади батареи прямо вплотную начинались кусты.
– Хозяйство-то, ваше благородие, ладно, только больно высок обрыв, отвечал Синицын с фамильярностью старого, опытного служаки.
– В случае штурма, ежели, скажем, десант - большое мертвое пространство. Неприятель вплоть подойдет, и картечью его не встретишь...
– Дядя, пить хотишь? Вода принес!
– перебил его Николка, с широкой улыбкой подавая ловко свернутый из бересты бокал. В нем была вода, чистая как слеза.
– Не мешайсь!
– нахмурился Синицын.
– Это что за мальчонка?
– спросил мичман.
– Калмычонок из тутошних, ваше благородие. Как бы сказать, приблудился. Мальчонка шустрый, старательный.
– А вода-то кстати, дай-ка!
– Мичман напился.
– Хорошая вода! Где взял?
– Родника тута есть.
– Это хорошо и вообще и на случай боя. Молодец! Неси-ка теперь комендору.
Мичман отдал "бокал", и Николка стремглав рванулся в кусты. Синицын усмехнулся, глядя вслед.
– Шустрый! Мы было с пушками там загрузли в песке - враз расстарался, досок добыл. Мальчонка ничего.
– Обедом его накорми, - сказал мичман.
В стороне между кустов дымил костерок. Варились щи и каша. Скоро матросы сели артелями вокруг бачков.
– Эй ты, как тебя, шустрый!
– крикнул Синицын, отыскивая глазами Николку.
Тот хлопотал у орудия, воображая себя в разгаре сражения.
– Пумы! Пумм!
– кричал он, наклоняясь к пушке, и после выстрела, приставляя ладонь козырьком, всматривался в даль.
– Одна есть! Пумм!
– Ишь артиллерист! А ну, иди обедать!
Николка робко подошел на зов и нерешительно сел между Петровым и Бабенко. Бабенко покосился на него и спросил:
– А ты крещеный ли? Сел тут.
– Ладно, не замай. Ешь, парень, на ложку, - добродушно сказал Петров.
Синицын тоже сел к этому же бачку. Наваристые щи так вкусно пахли, что робость Николки быстро прошла, и он с усердием принялся за дело, уплетая за обе щеки. Изредка, облизывая ложку, он поглядывал на Синицына заискрившимися от удовольствия глазами. Теплое, доброе чувство шевельнулось в душе старого матроса. Он неуклюже погладил Николку по голове:
– Ешь, зверюшка! Эка шустрый!
В несколько дней батарея приняла обжитой, даже уютный вид. Пространство перед орудиями было усыпано песком и выложено галькой. Над орудиями, на совесть надраенными, устроены были легкие навесы. "Кубрик" (землянка) и палатка комендора имели настоящий флотский вид. На правом фланге батареи высился флагшток, и каждое утро после тщательной уборки "экипаж", как называл себя гарнизон батареи, выстраивался "на шканцах" для молитвы и торжественной церемонии подъема флага.
Все тридцать пять человек имели точно обозначенный круг обязанностей. Жизнь была расписана по минутам, как на корабле. Как-то само собой получилось, что Николка стал членом "экипажа". Он появлялся на батарее чуть ли не на заре и проводил там весь день. Веселый, разбитной, всегда готовый на помощь и услуги, он то помогал суровому Синицыну наводить лоск на орудие (комендор снисходительно допускал до этого таинства), то разводил коку огонь в очажке. А особенно угождал он тем, что часто доставлял в котел для приварка отборную рыбу. В рыбной ловле он был непревзойденным мастером.