Рассказы

Наука подобных явлений не отмечает, но по моим наблюдениям они случаются: разведенные женщины красят волосы, разведенные мужчины облицовывают кафелем свои кухни.

Как уже сказано, это не научное положение, а факт, известный из жизненного опыта. И ничего такого загадочного в этом нет. Когда пыл негодования утихает, человек задается вопросом о причинах пережитого краха и сталкивается прежде всего с обстоятельствами, в которых он никак не повинен, но которые он отчасти мог бы изменить. Это целиком и полностью относится к окраске волос.

С кухнями дело обстоит так же просто. Чаще всего мужу приходится покинуть супружескую квартиру. Что он получает взамен —

В моем случае, правда, инициатива исходила от соседей. У меня голова была занята другим., но они, кажется, связали с моим въездом надежду, что последняя оголенная ванная комната будет наконец приведена в соответствие со стандартом остального дома. Подписывая договор о найме квартиры, разговаривая в первые дни с соседями по лестничной площадке, я услышал суровые отзывы о моем предшественнике. Особенно тяжко обвинялся он в том, что не облицевал свою ванную.

Вопросы эти я считал сугубо личными, но, не желая выглядеть недружелюбным, а также неблагодарным, ведь как-никак собственная ванная — большая удача, я заявил, что согласен произвести соответствующие переделки. Управление коммунального хозяйства разрешение на задуманную операцию дало, контора строительных материалов приняла мой заказ, и вскоре я совсем позабыл об этом деле.

К тому же, уступив принятому в доме обычаю отделки квартир, я притормозил, казалось, усилия соседей втянуть меня в их сообщество. Они оставили меня в покое не только по вопросам благоустройства моего жилья.

Только страховой агент, а это была женщина, заглянувшая ко мне из-за путаницы в записях, заговорила вновь о необлицованной бадье в ванной комнате и показала в цифрах, на сколько за каждую налепленную плитку повысится стоимость моей квартиры, и тогда — если квартира сгорит дотла — я могу рассчитывать на совсем другие выплаты.

Я ответил ей, что чувствую себя счастливым, не пугая вечно своих ближних всевозможными жуткими случаями,

Но у них в страховом агентстве, видимо, неплохо поставлено обучение: на все мои возражения, что высказывал я всерьез или подтрунивая над фрау Зимонайт, она находила ответы. Они были так же различны, как и мои аргументы, но каждый сводился к настоятельной необходимости страхования. Против самой смерти у них средств еще не было, для всего последующего в их каталоге пункты имелись.

Я ощутил нечто вроде сожаления о том, что у меня больше нет семьи, раз, с точки зрения страховой агентши, человек лучше всего доказывает своим любимым свою любовь, уходя, после подведения разумных итогов, в мир иной. Все зависит от условий, и если повести дела правильно — при выборе, к примеру, страхового полиса поступить согласно совету фрау Зимонайт, — то можно спокойно вопросить госпожу смерть, где, с точки зрения страхования, ее жало [1] . С точки зрения страхования, сказала фрау Зимонайт, все последующее предусмотрено, а это в конце-то концов самое главное. Я, правда, ощутил в себе желание возразить, что я, если речь пойдет о моей смерти, вижу главное вовсе не в этом, но тут я испытал совсем иное желание, и оно имело отношение не к смерти, а к самой что ни на есть жизни. Страховой агент-женщина была ярко выраженной женщиной, и мне не хотелось бы думать, что ее манера отвечать на мои взгляды была только результатом хорошего обучения. В такой ситуации самое лучшее — спросить. И я спросил:

— Я вам нравлюсь?

Она приветливо взглянула на меня и ответила:

— Вполне возможно, но понравитесь ли вы Вильяму?

Дело было улажено приемлемым для всех образом. Я не обидел страховую агентшу. она ответила мне необидно, а Вильяма пусть бы черт побрал.

— Что ж, — сказал я, надеясь, что слова мои прозвучат достаточно многозначительно, — оставим пока вопрос открытым.

Формулировка мне удалась. Она несколько отодвигала меня от проблемы страхового полиса и удерживала в достаточной близости ко мне страховую агентшу Зимонайт. После объяснения, завершившегося упоминанием некоего Вильяма, было бы рискованно возвращаться к деловым переговорам. Правда, мое предложение оставить вопрос открытым тоже можно было толковать превратно. Но ведь это в разговорах мужчины и женщины все равно главная опасность.

Когда фрау Зимонайт сняла сумку со своих милых коленей и собралась уходить, я спросил:

— Должность, которую вы занимаете в страховой кассе, все еще называют «агент»? Я имею в виду царящую в стране чрезмерную щепетильность.

— Щепетильность эта уже привела к тому, что должность моя больше так не называется, — ответила фрау Зимонайт. — Мы называемся уполномоченными, и это, кстати говоря, моя вторая специальность.

— А первая и главная — домашняя хозяйка?

— Первая и главная — аптекарша, и в разводе, если вы это имеете в виду.

Я это имел в виду. Но какая же досада! Ведь в ней я снова встретил наконец женщину, которая хотела, чтоб все было выражено точно, а сама понимала все с полуслова. Аптекаршу, которая вполне могла бы сыграть в кино «прекрасную аптекаршу». В разводе, как и я, стало быть, свободную и холостую, как я. Но в том-то и дело, что не как я, а хоть и холостую, но имеющую в запасе некоего Вильяма. Какая же досада, раз уж ее лаконизм так ладился с моим лаконизмом.

Я вышел проводить ее, и в коридоре она бросила в направлении ванной взгляд, который подытожил нашу дискуссию о страховых полисах.

— Н-да! — сказал я. — Если вы и в аптеке так же здорово действуете, как в страховании!

В ответ фрау Зимонайт дала мне свою визитную карточку:

— Может, вам еще какая-нибудь идея придет в голову!

При такой походке, какой она спускалась с лестницы, и при том, как она помахала мне, остановившись на площадке, я понял — идеи не заставят себя ждать.

Однако я повременил неделю, прежде чем попытался набрать в своей конторе номер ее телефона. Мои сослуживицы убежали в магазин напротив за какими-то гардинами с голландским узором, а мне, когда я стану разговаривать со страховой агентшей Зимонайт, их уши ни к чему.

Она к аппарату не подходила, что я мог предположить заранее. В это время дня в аптеке имели дело с действительными бедами, а потому сообщение о бедах, таких, скажем, как сгоревшие чулки или поломка стиральной машины, выслушали бы не слишком охотно.

Несмотря на столь убедительные соображения, я долго слушал гудки: ведь и фармацевтши бывают иной раз больны или берут положенный день для домашних работ. Пока я ждал, я задавался вопросом, что мне делать, если в трубке отзовется Вильям. Я могу положить трубку, но это будет трусостью. Я могу спросить, в какие часы принимают в ремонт электроплитки, что, правда, тоже будет трусостью, но ответ Вильяма позволит судить о его характере. Если он облает бедного обывателя, не знающего, куда податься со своей неисправной плиткой, значит, ясно — недостоин милой, изящной фрау Зимонайт. Если пустится в подобные объяснения — тоже нет, а уж с примитивным «не туда попали!» тем более. Во всяком случае, пока он будет отвечать, мой детектор личности будет включен, и при первой же фальшивой интонации этот мужчина потеряет эту женщину.