Рассказы
Шрифт:
— Почему? Украла что-нибудь?
— Украла? — иронически повторила Клаша. — Мужа убила, а не украла, вот что.
— Так почему же ее выпустили?
— Вот почему, — отвечала Клаша, многозначительно постукав себя пальцем по лбу. — Таких нельзя засудить.
— А она, может быть, опасная? — в ужасе спросила Клавденька.
Клаша пожала плечами и вышла из комнаты.
— Господи, Господи! Что это будет, — мучилась Клавденька. — Надо сейчас же одеваться и бежать в город. Не могу я здесь оставаться с этими сумасшедшими
Она встала, посмотрела, запирается ли дверь, увидела задвижку и немножко успокоилась.
— Как-нибудь перетерплю эту ночь, а завтра должен Володя приехать. Куда же я в городе сунусь, тут, наверное, и гостиниц никаких нет.
Пришла Марья Сова, спросила, что сготовить.
— Все равно, что-нибудь, — отвечала Клавденька, вглядываясь в Марьино лицо. — Может быть, рыба есть?
Марья испуганно оглянулась и замахала на Клавденьку рукой.
— Тссс. Иван осерчает. Нельзя при нем рыбу обижать. Ни-ни, — и, нагнувшись к самому Клавденькиному лицу, многозначительно шепнула:
— Понимаешь? Водяной!
Клавденька прижалась к стене и с ужасом смотрела на сумасшедшую.
— Знаете, Марья, мне есть не хочется. Мне только чаю.
Марья мотнула головой, подмигнула в сторону двери, очевидно, намекая что-то на Клашу, и ушла.
Клавденька закрыла на ночь дверь на задвижку, приоткрыла окно. Ночь была светлая, тихая. Тонко звенели комары. За рекой кто-то пел надрывным голосом:
Догорай, моя лучина,
Догорю с тобой и я.
Клавденька накинула шаль, села у окна.
Тихо плыла светлая, беззвездная ночь. Небо розовело тонкой полосой. Лениво плескало в речке.
Тонкая темная фигура в белом на голове отделилась от кустов, подошла к окну. Марья Сова.
— Барыня, — шепнула Марья и засмеялась. — Барыня, загляни-ка сюды, под ветлу, нока наша Клаша сидит. То-то обхохочешься. Да ты лезь через окошко, да тихонько, не спугни. Я те говорю, обхохочешься.
От того ли, что Марья смеялась, но Клавденьке совсем не было страшно. Она села на подоконник, легко спрыгнула па землю.
— Вон сюды, сюды! Ты только загляни, — шептала Сова, заливаясь смехом.
Клавденька, ничего не понимая, прошла несколько шагов, свернула к самому берегу. Там, под ветлой, что-то белело. Клаша?
Она подошла поближе.
Нет, это была не Клаша. Под ветлой, спустив ноги в речку, сидел голый старик и выжимал длинную седую бороду. С бороды струйкой текла вода прямо в речку.
— Кто это?
Старик обернулся, юркнул под ветлу и пропал. Клавденька видела только, как мелькнули светлые глаза с белыми ресницами, или так показалось?
Она подождала минутку и вернулась к себе опять через окно. Марья исчезла.
— Какой сумбур! Почему Марья говорит, что это Клаша, когда это мужик?
Она закрыла окно, проверила задвижку на двери, закрестила все углы, легла и закрылась с головой. Утром разбудил ее веселый голос.
— Клавденька! Отвори! Это я, Володя!
Клаша как в воду сгинула. Может быть, и правда, в воду?
Клавденька узнала от мужа, что он никакой горничной не нанимал и в глаза ее не видел. Нанял одну только носатую бабу, второпях, справок не наводил и не знал, что она больная.
— А как же паспорт? — спрашивала Клавденька. — Я же видела ее паспорт. Еще удивилась, что ее зовут совсем как меня — Клавдия Петровна.
— Ну, так это ты значит свой собственный паспорт и видела, — решил муж.
— Ничего подобного! Там крестьянка и вдова и тридцати лет, а мне двадцать, и ты жив.
— Главное, не волнуйся, — успокаивал муж и гладил ее по голове трясущимися руками. — Я спрашивал Марью. Она говорит, что, кроме нее, никого здесь не было.
Клавденька в отчаянии всплеснула руками.
— Ну что же она теперь говорит, когда она сама мне сказала, что Клаша — это Иван.
Муж посмотрел на Клавденьку, испуганно затараторил:
— Это тебе все, голубчик, показалось. Вполне естественное простудное явление. Ляг в постельку, не вставай. Я живо сбегаю в город и привезу доктора. Я знаю, что ты говоришь правду, я его в смысле простуды. Ты ничего не бойся. Я Марью возьму с собой. Ей лучше остаться в городе. Главное, старайся не нервничать.
Он улыбнулся дрожащими губами, схватил со стола свой бумажник, сунул его мимо кармана, поднял, снова сунул мимо, безнадежно махнул рукой и выбежал из комнаты.
Весна
Балконную дверь только что выставили. Клочки бурой ваты и кусочки замазки валяются на полу. Лиза стоит на балконе, щурится на солнце и думает о Кате Потапович.
Вчера, за уроком географии, Катя рассказала ей о своем романе с кадетом Веселкиным. Катя целуется с Веселкиным, и еще у них что-то такое, о чем она в классе рассказать не может, а скажет потом, в воскресенье, после обеда, когда будет темно.
— А ты в кого влюблена? — спрашивает Катя.
— Я не могу тебе сказать этого сейчас, — ответила Лиза. — Я скажу тоже потом, в воскресенье.
Катя посмотрела на нее внимательно и крепко прижалась к ней.
Лиза схитрила. Но что же оставалось ей делать? Ведь не признаться же прямо, что у них в доме никаких мальчиков не бывает, и что ей и в голову не приходило влюбиться.
Это вышло бы очень неловко.
Может быть, сказать, что она тоже влюблена в кадета Веселкина? Но Катя знает, что она кадета никогда и в глаза не видала. Вот положение!
Но, с другой стороны, когда так много знаешь о человеке, как она о Веселкине, то ведь имеешь право влюбиться в него и без всякого личного знакомства. Разве это не так?