Рассказы
Шрифт:
На самом деле убийцы почти никогда не разговаривают с жертвами, если те не связаны или не ограничены в движениях как-то по-другому. А это возможно, когда убийство происходит не на улице, а в каком-нибудь заброшенном помещении или дома. И уж тогда-то можно натешиться вдоволь!
Неспособность
"Смотри, вот то, чего ты ждал, ликуй! Она сидит перед тобою, а рядом - ни души!"
И что же, неужели это - момент, когда решиться должно всё?
"Давай, ведь нож в кармане у тебя, и она сидит вон там, в шести метрах, и открыты и шея её, и плечи; и можно разглядеть, как смуглая кожа стелется холодным покрывалом на фарфоровые ключицы, и лицо её спокойно; и на всём третьем этаже мы с ней одни!" Но что же станется, ежели те, со второго этажа, запомнили меня? Что, если они видели, как я поднимаюсь; и видели
"Ничтожный трус, наивные отговорки не способного ни на что! Бессмысленные оправдания труса, который не дышит жизнью бесконечной Богини. А ты ведь сегодня, между прочим, взял с собою нож!"
Да, это правда, и нож я сегодня с собой взял, но не был готов с ответственностью к тому, что применить сегодня мне его будет необходимо. И да, я трус, и мне известно самому хорошо, что я же и ничтожество; но вот она ведь здесь, сидит передо мной, и я пытаюсь всеми силами убедиться подойти сейчас же, нанести ей удар справа в шею. А можно и слева, ведь так подумают, что это левша; тем не менее, тело мне оттащить придётся всё равно, и потом-то уже нельзя будет сказать с уверенностью, спереди или сзади был нанесён удар? А потому сторона не так уж важна. В такую шею умиротворённую и грустную - она готова будто, ароматом своим шепча: "Подойди ко мне милый, ведь нож в правом кармане твоём, и он - для меня. Подари мне его, как если бы ты подарил девушке сорванную морозным утром одинокую розу, которая всю жизнь свою готовилась умереть - тем самым утром!"
Но если бы я знал вчера, а ведь убийство совершается не просто так, ах, если бы чуть позже, после занятий хотя бы - и тогда я был бы готов, ах, может, сегодня ещё станется так, что мы вновь останемся одни, и тогда - буду ли я готов, сумею ли настроиться за это время? Ежели мне представляется так явно, как делаются углубления в рельефе смуглого тела; ежели я хочу так этого, то почему - ведь это Воля моя - Вселенная не помогает, а ведь должна в таком случае; тогда, быть может, это испытание, и я сейчас думаю и хочу сделать правильно, получа воздаяние, которого заслуживаю - озеро крови этого существа в шести метрах от меня? И мне надо лишь преодалеть этот страх, и тогда-то, о!
– Вселенная поможет мне так, как не помогала никогда ранее?! И поможет убить ту, и та сидит, и та знает. И о чём думаю, и о чём чувствую; но сидит же, не поднимая взгляда вовсе в мою сторону, ни посмотря даже как бы невзначай в сторону эту, ни сказав слова случайного, хотя бы пустякового - конечно, как же я могу просить большего - , будто я умер и улетел в окно, растворившись как опиумный - именно опиумный, и никакой другой - пар, освободив сам себя в атмосферу. Хи-хи-хи. Гонконгская блядь. А может, и вправду я умер - а мой призрак тут, ничего не подозревая, готовится лишить жизни, хотя и сам лишился её только что. Сразу после того как сказал: "доброе утро". А тебе отвечают "Привет". Конечно, а как же иначе, когда тебе пожелали доброе утро. А потом забывают. Конечно, а как же иначе, если ты умер.
Однако я-то не подозреваю ничего; пускай даже и мёртв. Ведь мёртвые не могут подозревать; а ежели даже подозревают, то и не мертвы потом оказываются вовсе. Но догадывается ли она, что этот день может стать последним для неё? Осмелюсь ли я поставить точку? А ведь мне думалось, что я избавился от этого! И мне думалось, что во мне больше нет желания убить, и что нож я ношу лишь по старой привычке, однако же - нет! В убийстве её - жизнь, но коль скоро сие - жизнь труса, втройне сложнее выполнять свою Волю во имя её, Всевышней, Всетёмной, Всебогохульной и Всеизвращающей. И она с улыбкой погружает меня обратно в гуталин, как мать кладёт в колыбель грудного ребёнка - с нежностью и надеждой, что из него-то вырастет кто-то, и будет достоен! Ах, быть достойным! Достойны ли призраки чего-нибудь хотя бы? Хотя бы смерти?
Не способный ни на любовь, ни на убийство.
Кенотаф счастья
Когда тело входит в стадию, когда неумолимо начинает разлагаться, то человека считают мёртвым. Все говорят о важности души, но никто не считает человека мёртвым, когда разлагаться она начинает раньше тела. Наверное душа не является показателем жизни? Или она не может умереть а приори, а потому никто и не верит в её разложение?
Один голос в пустой комнате сказал мне той ночью, что нет ни души, ни тела. Он сказал мне другой ночью ещё, двумя сутками позже, что этот
Но поскольку не было ни голоса, ни комнаты, я не воспринял всерьёз ни слова, ни тишину. Потому что так. И так было лучше. Так было спокойнее.
А потом вспомнил тех двоих девушек опять, и мне стало плохо. То есть, ещё же даже хуже, чем было. Если человек вспоминает что-то вдруг, то ему может стать хуже. А если не вспоминает, то может не стать. И вроде бы во внешней жизни ничего не меняется, но какая на деле происходит разница в отношении ко всему в мире. И этот мир вокруг, он же определяется нами. Не мыслями; может, даже и не действиями; а просто нами - как есть; каждый получает ту иллюзию, которую заслужил. И я искренне верю, что действия - не залог того. Мы можем получить всё, ничего не делая, а можем не получить ничего, прикладывая все усилия. Мы будем проклинать богов и самих себя, и от этого не скрыться. Да, восхвалять богов, когда они помогают; проклинать, когда они всё отбирают - природа человека, и я не хочу в это верить, но я так знаю. Мне не уйти от знаний так, как я могу уйти от веры. А потому верить - так восхитительно, ведь в любой момент я могу отказаться от этой веры. Но знания непоколебимы - их не может сломать ни одно слово и ни одна вера; и благодарю каждое приятное воспоминание, лелея над ним так, как лелеет мать над своим ребёнком, даже зная, что они бессмертны. Да, верю, что они будут бессмертны даже когда я умру; но это лишь вера, и пытаюсь сохранить все их, ведя бесконечные записи, храня каждую вещь, с которой связано хоть что-то, о чём мне приятно думать.
Тело может разложиться, но информация разложиться не может; действия, которые мы сохранили и чувства, которые пережили разложиться не могут. Но мне так охота! Мне так охота переживать эти воспоминания о временах, когда я был счастлив, даже после смерти. Не осталось больше ничего, кроме них. Счастье мертво; навещаю могилу его в прямых лабиринтах воспоминаний; и я не в силах сделать что-то большее; не в силах воскресить счастье, выкопав его из могилы, как не в силах создать новое. Занавес.
Раз счастье мертво, хочу к нему; я верю, что мы встретимся там где-то, и оно примет с радостью того, кто навещает его могилу уже так много времени, скорбя и рыдая, уткнувшись в кенотаф, предаваясь приятным воспоминаниям. Его призрак навещает меня время от времени; быть может даже станется так, что это оно говорило мне теми ночами; зовя к себе. И я верю, что лишь то, что мертво, способно на вечную жизнь.
Так я решил стать призраком.
Да, я волен в любое мгновение принять любое решение, но не волен в любое мгновение это решение исполнить. Чтобы стать призраком, мне нужно знать больше. Мне нужно знать как и когда. О, Боги, внемлите моему скромному желанию! Есть ли на свете более скромная просьба чем знание о том, как стать призраком? Да, это чудесно - ходить по местам, где хочешь остаться вечно; преследовать тех, кого не хочешь покидать; но я же не глупец, и мне нужна гарантия. Мне нужно знать, а вера может сыграть злую шутку, подобно паразиту заставив меня сделать то, что я не должен.
И исследовал и изучал; и провёл много часов, понимая, осознавая, разговаривая с собой и не только с собой; и много увидел и услышал многое тоже, а потом мне позвонила она, а я как будто забыл о ней до этого момента, насколько вообще можно забыть самого важного человека в своей жизни. И когда она позвонила, я забыл о том, что счастье мертво, и о том, что я хочу быть призраком; потому что это так, и так происходит всегда, когда она говорит со мной, но я-то знаю, что с её стороны это не так; и что когда я говорю с ней, это для неё совсем не то, что для меня, а я продолжаю верить, что дружба не может быть безответной. Дружба ведь не может быть односторонней, в отличии от любви? Я верю так.
И когда она позвонила, вспомнил, что хочу с ней быть всегда, и не хочу покидать её, и хочу целовать её, уставшую от меня, в щёку, когда она спит, слышать её голос, которым она всегда говорит, что я ненормальный; смотреть на её фирменное выражение удивления, которое она всегда показывает, сгибая обе руки и разводя их в стороны;
а потом понял, что этот звонок был два месяца назад, и это был последний звонок; и его я завершил, бросив трубку, потому что не хотел, чтобы она слышала, как я застонал и свернулся на полу из-за того, что от меня отрёкся кто-то последний живой, и кто-то последний из тех, кто был этим самым "кто-то".