Расстрельный список
Шрифт:
Вопли становились все громче. А выкрики все радикальнее. Толпа привычно заводила сама себя:
– Геть комиссаров!
– Повесить учителя!
– Так он сбег!
– Тогда домохозяйку его повесить! Приютила змею!
– А давай!
– Она же тоже сбегла!
Нормальный такой бунт. Виденный мной не раз. Здесь царит иррациональная ненависть. Полное равнодушие к чужой жизни. И неутолимая жажда поиска врагов, с которыми надлежит разделываться максимально жестоко, хоть на куски резать. Не один же бунтуешь, в толпе. А толпа – она такая, как добрый поп: все грехи спишет.
Я, ледоколом раздвигая спаянные льды толпы,
Охрана предводителя, завидев нас, потянулась к оружию и сомкнула ряды. Но тут я гаркнул:
– Осади! Своих не признали?! Я Указчик!
Теперь на меня соизволил обратить внимание сам Коновод. Ожег недобрым взором. Шагнул навстречу, грубо раздвинув своих архаровцев… И кинулся обниматься.
– Знал, что на помощь придешь! – приговаривал он, охаживая меня ладонями по плечам. – И народ приведешь!
– Ну так куда ж денемся, – скромно отвечал я. – Против Советов дружить надо!
– Надо, – как-то гулко произнес Коновод. Понятно, что дружить ему со мной вовсе не хочется, потому что сразу ставится вопрос о старшинстве, но обстоятельства обязывают. – Пошли в мой штаб. Думу думать будем, как именно подсобишь в общем деле.
– И решим заодно, зачем мне это надо, – добавил я.
Штаб размещался в сельской библиотеке, именуемой избой-читальней. У входа расположилась толпа в гимнастерках, некоторые с ружьями, на фуражках некогда сияли красные звездочки, но их выдрали с мясом. Это были новообращенные и раскаявшиеся, искупающие вину перед украинским народом, то есть перешедшие на сторону восставших, бойцы красноармейской территориальной роты. Своего командира они успешно расхлопали. Еще двоих комсомольцев казнили с таким сладострастным удовольствием, что, глядя на это, при первой возможности треть роты сбежала. Оставшиеся постановили идти под начальство батьки Коновода и биться за него до конца.
В избе даже не успели убрать все идеологические атрибуты, так что с портрета на стене укоризненно взирал Карл Маркс, а на полу были разбросаны советские газеты.
Натюрморт тут был привычный для таких сборищ. Несколько столов составлены вместе. На них разложена жратва и выставлен самогон. Трое оголодавших «детей Украины» с ряхами, которые за день на бричке не объедешь, сосредоточенно угощались.
– А ну вон отсюда, дармоеды! – рявкнул Коновод неожиданно зычным голосом.
И жрунов как ветром сдуло. Мы остались в избе вдвоем.
– Смочи горло, – кивнул Коновод на литровую бутыль самогона. – Под амброзию и разговор веселее.
– Нет, благодарствую. Когда в деле, я не пью, – отрицательно покачал я головой, примостившись на лавку.
– Ну и правильно. – Коновод вдруг резким движением смахнул бутылку со стола, так что она упала и покатилась по полу, расплескивая мутную жидкость. Вытащил из кармана кожанки серебряную флягу и приложился. Я ощутил запах коньяка.
Он сунул флягу обратно в карман и на миг замер, оловянными глазами смотря куда-то впереди себя, в одному ему видимую даль. А я смотрел на него, осмысливая первые впечатления, которые бывают часто самыми верными.
Павло Христюк, поначалу прозван был Христосиком, но постепенно его стали величать уважительно – Коноводом, что означает нечто вроде предводителя. Насколько о нем был наслышан, это такой рафинированный продукт Гражданской войны, вся его суть огранена ею, там он был сотворен как лидер и без нее он себя не мыслит. Побывал на службе у всех участников азартной игры по дележке и реформированию Украины. Прислуживал гетманам и немецким оккупантам после Брестского мира. Командовал отрядом у «зеленых» – бандитов атамана Зеленцова. Повоевал у Петлюры, Махно. Одно время даже прибился к красным, но не прижился: те слишком сдерживали неудержимые порывы его души. Так и штормило его от угла к углу, пока не вбилась накрепко и бесповоротно в его башку идея о самостийности Украины, которой мешают жить, – и далее по списку: «комиссары, поляки, москали, жиды и прочие, прочие, прочие».
Когда война затихала, не брезговал он контрабандой и бандитизмом. Сновал между Польшей, Румынией и Украиной. А в прошлом году возник в виде заступника обижаемых Советами раскулачиваемых крестьян.
Страшно ушлый и неестественно живучий. Только в этом году пару раз попадался в засаду ОГПУ и успешно уходил, оставляя за спиной убитых соратников. Притом в последний раз, в феврале, пристрелил своего двоюродного брата, которого посчитал предателем, устроившим ему ловушку. Был страшно подозрителен и скор на расправу. И с таким кровососом мне предстояло искать общий язык. Потому как нужно. А нужда и цепи рвет.
– Сдвинулся народ с места! За правду поднялся! – неожиданно нарушил молчание Коновод, и в его голосе звучало крайнее воодушевление.
– Ну а вешать-то зачем сразу? – сказал я, припомнив ему два тела, болтающихся в петлях на площади.
– А что ты против имеешь? – подозрительно посмотрел на меня Коновод. – Краснопузых жалеешь? Так про тебя другое говорят.
– Я сначала думаю, а потом в расход. А не наоборот.
Тут неожиданно и с готовностью Коновод взъярился:
– Ты никак разлагать прибыл?! Ты за кого вообще?!
– Помочь прибыл. Не нужен, так и говори прямо. Мы себе другое занятие найдем. По душе и по совести.
Коновод глубоко вздохнул, возвращая себе самообладание. Он с трудом улыбнулся, при этом улыбка больше виделась гримасой, примирительно произнес:
– Ну не ершись, все мы тут ершистые. Где твои люди? Или вы втроем прибыли, помощнички?
– Еще четыре десятка сабель в Даниловке. Ждут итога переговоров.
– Не густо, – разочарованно протянул Коновод.
Тут я был с ним согласен. Вспомнился последний «съезд» «Великой Украины», когда судили-рядили, какие полчища послать на помощь восставшим крестьянам. Так азартно шумели, судили и рядили, что я грешным делом думал – минимум дивизию соберут, с которой и Москву осадить недолго. А как до дела дошло, то у одного теща болеет, у другого корова не доится, у третьего вообще страшный недуг – обширное воспаление хитрости. В результате с горем пополам собрали три десятка человек, да и то в основном из тех, кто по лесам от переселения хоронился да за бандитизм разыскивался. Уверенности в них у меня не было ни на грош, хотя и попытался сколотить из них за время, пока добирались, что-то похожее на подразделение. По-настоящему рассчитывал только на свою добрую шайку. А нас десятеро. Зато каких!