Рассвет над Киевом
Шрифт:
На войне люди при любых несчастьях все же думают о неотложных делах. И я уже подумал о ведомом, но ничего определенного пока не решил.
— Еще не знаю.
— А может, тебе ведомого и не нужно?
— Как так не нужно? — удивился я.
— Ты, наверно, уже знаешь, что есть намерения назначить тебя начальником воздушно-стрелковой службы дивизии.
Тут только я понял, о чем пойдет речь.
— Да. Слышал.
— Ну и как смотришь? У тебя за плечами академия, боевого опыта достаточно. Говори откровенно.
Из полка уходить у меня не было никакого желания. Должность начальника
— А почему начальнику ВСС дивизии нельзя летать вместе с полком и иметь себе там ведомого? — попробовал Николай Семенович парировать мои доводы.
— Это уже будет не дивизионный начальник, а полковой.
— А если летать поочередно: сегодня с одним полком, завтра со вторым, с третьим. — В голосе комдива не чувствовалось возражения: скорее всего, он хотел сам в чем-то убедиться.
Я считал, что полеты в паре с разными летчиками приносят только лишние жертвы. Бой не учебно-тактическая игра. Здесь каждая ошибка — кровь. В воздухе часто приходится догадываться о маневре ведомого только по знанию его характера, по привычкам, темпераменту. Командир, летая даже в составе хорошо слетанной группы, но не с постоянным ведомым, легко может поставить под удар и себя и других. Поэтому каждый начальник должен иметь постоянного ведомого и летать только с ним.
— Непонятно, почему в дивизии нельзя иметь отдельную эскадрилью? — спросил я. — Тогда и командир, и его замы, ломы, и начальники летали бы со своими ведомыми. Это — сила! А если нужно проверить полк, любой дивизионный командир со своим напарником может свободно идти в составе полковой группы. Для «свободной охоты» и разведки в дивизии тоже было бы раздолье.
— Ты, пожалуй, прав. В дивизии не мешало бы иметь ведомых специально для начальников, сами они все уже «старики» и привыкли летать ведущими. Ведомый должен быть с огоньком, молодой, учиться у ведущего и видеть перспективу роста. Из больших начальников хороших ведомых быть не может. Из меня, например, ведомый уже не получится. Я вышел из этого возраста. Каждому в строю свое место.
Полковник остановился около самолета и обвел взглядом чистое небо:
— Хороша погодка! Но метеорологи колдуют дожди.
— Не мешало бы денечек передохнуть, — откровенно признался я, зная по опыту, что никого в ясную погоду не заставишь отдыхать, даже если на каждый самолет приходится по два летчика.
Николай Семенович помолчал. Потом возобновил разговор:
— Так значит, нет желания идти начальником ВСС?
— Никакого.
— И правильно! — одобрил Герасимов.
После отлета комдива я пошел в эскадрилью. Летчики в сторонке разговаривали «на басах». Лазарев горячо доказывал, что ему удалось сбить «фоккера»-приманку.
— Неправда, — возразил Кустов. — Я сам видел, что, как только ты отвернулся от «фоккера», он вышел из пикирования, сделал горку и спокойно полетел к себе.
— Я сперва так же думал, — убеждал Лазарев. — Но потом, когда догонял вас, оглянулся и увидел, как «фоккер» вспыхнул и упал. Значит, я его подбил, просто он загорелся позднее.
— Может, это был другой «фоккер»? — спросил Игорь.
— Нет. Упал мой «фоккер». — И Лазарев показал на карте место, где врезался в землю фашистский истребитель.
— Сам-то уверен, что именно ты его сбил, а не кто-то другой? — вмешался я в разговор.
Лазарев заколебался.
— Больше по нему никто не стрелял. А я израсходовал весь боекомплект.
— Расход снарядов и патронов еще не доказательство.
Я прикинул в уме, что истребитель-приманка имел куда большую скорость, чем Лазарев, и уничтожить «фоккера» в ситуации, которая создалась в тот момент, было невозможно. К тому же Лазарев уж не ахти как метко стрелял.
— Нельзя его было сбить, — утверждал Кустов. — Он перед твоим носом промелькнул метеором. Тут никакой сверхас не успел бы прицелиться. А потом ты сам говоришь, что стрелял с большой дальности.
— Да, с большой, — согласился Лазарев. — Поэтому он сразу и не загорелся.
— Может быть, его сбил другой истребитель?
— Или же зенитчики, — добавил я.
— Но, кроме нас, там больше никого не было… разрывов тоже. Их-то уж нельзя проглядеть.
— Все же тут какое-то недоразумение, — сказал я, обдумывая, как лучше разобраться во всех противоречиях.
— Почему вы не верите? — Лазарев возмутился. — Я хорошо видел, как «фоккер» упал.
— Подожди! — прервал я Лазарева. — Ты сбил или кто другой, об этом сейчас говорить и спорить не будем. «Фоккер» упал на нашей территории. Ты не ошибся в месте?
— Нет. Точно запомнил. Там рядом стоят какие-то два домика. Сверху очень приметны.
— Ну вот и пошлем туда толкового парня. Он на месте по обломкам самолета, по опросу бойцов (они-то наверняка видели воздушный бой) все точно узнает.
Окончательное подведение итогов уничтоженных самолетов противника — дело не простое. Летчик не всегда видит результаты своих атак. На помощь приходят товарищи — участники боя. Но и они часто, увлеченные воздушной схваткой, могут проглядеть. Ведь каждый старается увидеть, сколько осталось самолетов, а не сколько сбито.
Во всех неясных случаях летчики сообща уточняют результаты боя.
Бывает и так. Летчик считает, что атаковал неудачно, промазал. А на самом деле подбитый им вражеский самолет через некоторое время врезается в землю и сгорает.
Чтобы не было путаницы в учете сбитых самолетов, решающее слово принадлежит земле. На разборе боя подробно выясняется, где упали вражеские машины и когда. Войска дают письменное подтверждение. Если сбитый самолет упал на территории противника, то победа считается зарегистрированной, только когда ее подтвердят участники боя. Такой порядок в полку строго соблюдался и не вызывал никаких недоразумений.