Растения доктора Чиндерелла

Майринк Густав

Это состояние ясновидения продолжается у меня недолго, - оно растет и исчезает как месяц.

Постоянное уменьшение интереса к человечеству, желания и надежды которого проникают ко мне словно издалека, говорит мне, что душа моя постоянно находится на темном пути - далеко, очень далеко от человечества.

В начале я позволял шепчущим предчувствиям, наполнявшим меня, руководить собой, - теперь, - я, как запряженная лошадь, и должен идти по тому пути, на который меня направляют.

И вот, видишь ли, однажды ночью что-то

заставило меня встать и погнало меня бесцельно по тихим улицам старого города ради фантастического впечатления, получавшегося от этих старинных домов.

Неуютно в этой части города, как нигде в мире.

Там никогда не бывает совсем светло, никогда не бывает полного мрака.

Какой-то бледный, тусклый свет исходит откуда-то, и струится, как фосфоресцирующий пар с Градшина на крыши.

Завернешь в какую-нибудь улочку и видишь мертвую тьму и вдруг, из какой-то щели, выглянет призрачный луч света и, как длинная злая булавка, вонзится в зрачки.

Из тумана вынырнет дом, - с обломанными плечами и уходящим назад лбом, и начнет таращить бессмысленно, как околевающий зверь, свои пустые чердачные отверстия на черное небо.

Стоящий рядом вытягивается, жадно стремясь посмотреть своими тлеющими глазами на дно колодца, чтобы узнать, там ли еще дитя ювелира, утонувшее сто лет тому назад. А если идти дальше по торчащим камням мостовой и вдруг взглянуть вокруг себя, захочется держать пари, что только что на вас из-за угла глядело губчатое бледное лицо, -но не на уровне плеча - нет, совсем внизу, где могла бы быть голова большой собаки...

Ни одного человека не было на улице.

Мертвая тишина.

Древние ворота молча стояли.

Я свернул на Тунскую улицу, где находится дворец графини Морцин.

Там, съежившись, стоял в тумане узкий дом, имевший в ширину только два окна, чахоточное, злобное строение, там я остановился, прикованный, и почувствовал, что меня охватывает состояние ясновидения.

В таких случаях я действую молниеносно, словно под влиянием чужой воли, и вряд ли знаю, что прикажет мне следующая секунда.

И так, я открыл здесь только прислоненную дверь и, пройдя через какой-то проход, спустился вниз по лестнице в погреб: словно я был из числа обитателей дома.

Внизу незримые вожжи, ведшие меня, как несвободное животное, были отпущены, и я остановился в темноте с мучительным сознанием, что действие совершено мною бесцельно.

Зачем я спустился вниз, почему у меня не явилось даже мысли прекратить такие бессмысленные выходки...

Я был болен, по-видимому, болен, и я радовался, что ничто другое, никакая таинственная, загадочная рука не принимала в этом участия. Но уже в следующий момент мне стало ясно, что я открыл дверь, вошел в дом, спустился по лестнице, не натолкнувшись ни разу, совсем как кто-то, знающий каждый шаг, и моя надежда рассеялась как дым.

Постепенно глаз мой привык к темноте, и я посмотрел

вокруг себя.

Там, на ступеньке лестницы кто-то сидел. Как это я не задел его, проходя мимо.

Я видел сгорбленную фигуру, расплывавшуюся в темноте. Черную бороду на обнаженной груди. И руки были обнажены. Только ноги, казалось, были в штанах или платке.

В положении рук было что-то страшное, они были странно отогнуты, почти под прямым углом к телу.

Долго я, не отрываясь, смотрел на человека. Он был так мертвенно неподвижен, что казалось, очертания его въелись в задний фон и останутся там до тех пор, пока не разрушится дом.

Меня охватил холодный ужас, и я бесшумно пошел дальше по коридору, вдоль его изгибов.

Один раз я схватился за стену и попал рукой в деревянную решетку, какую употребляют для того, чтобы выращивать ползучие растения. По-видимому их там было много, так как я чуть не повис в сети стебельчатых разветвлений.

Непонятно было одно, что эти растения или, может быть, что-либо другое, были на ощущение теплокровными и топорщились и вообще производили на осязание впечатление животных.

Я еще раз протянул руку, и испуганно отпрянул, на этот раз я дотронулся до шарообразного предмета, величиной в орех, мокрого на ощущение и тотчас же отскочившего. Был ли это жук?

В это мгновение где-то вспыхнул свет и на одну секунду осветил стену передо мной.

Все страшное и ужасное, что я когда-либо переживал, было ничто по сравнению с этим мгновением.

Каждый фибр моего тела вопил в неописуемом ужасе.

Немой крик при парализованных горловых связках, пронизывающий человека, как ледяной холод.

Сетью из усиков кроваво-красных жилок была покрыта стена до самого потолка и из нее, как ягоды, смотрели сотни вытаращенных глаз.

Один из них, бывший только что в моей руке, быстро вздрагивая, двигался взад и вперед и зло косился на меня.

Я почувствовал, что упаду и бросился два, три шага вперед, облако жирных, гнилых запахов словно от грибов и айлантуса обдало меня.

Колени мои подкосились, и я дико колотил вокруг себя. Вдруг передо мной явилось маленькое, тлеющее кольцо: потухающий фитиль лампы, наполненной маслом, вспыхнувшей еще раз в следующую затем минуту.

Я бросился к ней и открутил дрожащими руками фитиль, так что успел спасти маленькое коптящее пламя.

Потом одним движением я повернулся, протягивая вперед лампу как бы для защиты.

Помещение было пусто.

На столе, где стояла лампа, лежал длинный, блестящий предмет.

Я протянул к нему руку, думая найти оружие. Но это была легкая, шершавая вещь.

Нигде ничего не шевелилось, и я облегченно застонал. Осторожно, чтобы не потушить пламени, осветил я стены. Везде те же деревянные шпалеры, как я теперь ясно видел, переплетенные, по-видимому, сшитыми венами, в которых пульсировала кровь.