Растревоженный эфир

Шоу Ирвин

— Ага. — Сандлер кивнул, словно решил прислушаться к голосу разума. — И я полагаю, о Барбанте вы тоже знаете только то, что слышали на вчерашнем собрании. Я про приятеля вашей дочери. Вы, конечно же, не имели понятия, что человек, который писал сценарии вашей программы, — закоренелый атеист.

Арчер вздохнул:

— Это-то тут при чем? В нашей программе мы никогда не задевали религиозные чувства слушателей.

— «В нашей программе мы никогда не задевали религиозные чувства слушателей», — фальцетом передразнил его Сандлер. — Как мило с вашей стороны. Как тактично. Послушайте, Арчер, мои соседи — набожные люди. Я сам верю в Бога. Я верю в то, что люди должны ходить в церковь и защищать свою религию. Я президент моей синагоги. Я председатель

пяти или шести межконфессиональных благотворительных фондов. Я каждую неделю встречаюсь со священниками, раввинами и пасторами. И что прикажете мне делать на следующей неделе, когда я вновь должен буду выступать перед ними? Как мне объяснить им, что я платил семьсот долларов в неделю человеку, который хотел их всех уничтожить? А что, по-вашему, скажут по этому поводу антисемиты?

Теперь еще и это, обреченно подумал Арчер.

— Что вы пытаетесь со мной сделать?! — кричал Сандлер, голос его, на удивление молодой и сильный, переполняла ненависть. — Чем я так насолил вам? За что вы втянули меня в такую передрягу? — Сандлер встал, подошел к Арчеру, навис над ним, словно собрался его ударить. Он тяжело дышал, лицо его побагровело, и Арчер даже испугался, не хватит ли старика удар. Он с любопытством всмотрелся в Сандлера, гадая, попытается тот ударить его или нет.

— Ладно. — Сандлер медленно повернулся и направился к столу Хатта. Казалось, на него навалилась усталость и он вдруг осознал, что уже далеко не молод, поднялся в пять утра и успел проехать девяносто миль. — Какой смысл говорить с вами? — Сандлер прислонился к столу, уставился на режиссера. Смотрел на него и Хатт, молчаливый, с застывшим лицом-маской. — Вы проиграли, Арчер. Я окончательно убедился, что доверять вам нельзя, и вы заплатите за содеянное. Программа закрыта. С этой самой минуты, Хатт.

— Да, сэр, — кивнул Хатт.

— Рекламу будем давать только в журналы, — продолжал Сандлер. — Если останется что рекламировать. Когда заканчивается контракт Арчера?

— Через семь недель, — без запинки ответил Хатт.

— Ничего ему не платите. Пусть подает в суд. Если придется, мы дойдем до Верховного суда. Но сейчас он не получит от нас ни цента.

— Да, сэр. — Хатт взял со стола синий карандаш, начал разглядывать его.

— Это все. — Сандлер тяжело вздохнул. — Мне пора. У меня встреча в Филадельфии.

Он взял пальто. Хатт вышел из-за стола, помог ему одеться. Сандлер нахлобучил на голову шляпу с загнутыми полями, совсем как у ковбоя. Хатта не поблагодарил. Задумчиво оглядел Арчера и медленно вышел, подволакивая ноги. Дверь он оставил открытой, и Арчер успел заметить, как хищно улыбается за своим столом мисс Уолш. А потом О'Нил, который все это время стоял как истукан, шагнул к двери и закрыл ее.

Хатт вновь сел за стол, покрутил в руках синий карандаш.

— Вот так. Вы слышали, что он сказал.

— Слышал, — ответил Арчер.

— Вы обратитесь в суд?

— Я дам вам знать. — Арчер знал, что судиться не будет, но не хотел делиться своими планами с Хаттом. Пусть подергается.

— Мы вас растопчем. Вот это, — Хатт кивнул на устилавшие пол газеты, — покажется любовными письмами в сравнении с тем, что напишут о вас во время процесса.

— Я больше не нужен, не так ли, Ллойд? — спросил О'Нил, шагнув к двери. По его печальному лицу Арчер видел, что О'Нила от всего этого тошнит. — У меня полно работы и…

— Останься, Эммет, — остановил его Хатт. — Мне надо кое-что сказать мистеру Арчеру, и я хочу, чтобы ты меня послушал. Возможно, из этого разговора ты кое-что почерпнешь и для себя.

О'Нил опустил руку, которая уже тянулась к ручке двери, и занял прежнюю позицию у стены.

— Я вас предупреждал. — В голосе Хатта слышались торжествующие нотки. — Я давно говорил вам: не пытайтесь бороться со мной. Лучше бы вы ко мне прислушались.

Арчер поднялся.

— Думаю, я могу уйти.

— На вас поставлен крест, Арчер, — зашептал Хатт. — Я говорил вам, что так и будет, и я рад, что развязка

наступила так быстро. Мне это стоило больших денег, но они потрачены не зря. Я, во всяком случае, об этом не жалею. Прежде чем вы уйдете, я хочу, чтобы вы знали: я имею самое непосредственное отношение к тому, что случилось с вами вчера вечером.

Арчер остановился у двери, заинтригованный словами Хатта.

— Что вы хотите этим сказать?

— Поехав в Филадельфию к мистеру Сандлеру, вы нарушили один из самых старых и неукоснительно выполнявшихся законов этой организации. И я решил навести о вас справки. Более месяца два частных детектива плотно занимались вами, и, должен сказать, свое вознаграждение они отработали.

«Вот, значит, кто прослушивал мой телефон», — подумал Арчер. Это могло показаться странным, но у него отлегло от сердца. Во всяком случае, ФБР он еще не заинтересовал.

— Паршивый сукин сын, — отчеканил Арчер.

Хатт пожал плечами, даже улыбнулся, хотя и покраснел.

— Ваши слова меня не трогают, Арчер, потому что меня вы больше не интересуете. Я пытался вас спасти. Я предоставил вам достаточно времени и использовал все свои аргументы и все свое красноречие. — Вновь улыбка, на этот раз даже более широкая. — Об этом я тоже не жалею. На вас я потренировался, упорядочил мысли, и когда возникла необходимость прибегнуть к тем же аргументам, чтобы убедить другого человека, все получилось как нельзя лучше. В отличие от вас Френсис Матеруэлл показала себя настоящей патриоткой. Судя по газетам, вчера она выступила блестяще, не так ли?

— Полагаю, вы гордитесь устроенным ею грязным спектаклем.

— Я же предупреждал вас, Арчер: не надо меня злить. Мне не оставалось ничего другого, как наказать вас публично, да так, чтобы лишить возможности защититься. Отсюда и внезапность удара. Ваша судьба послужит наглядным уроком остальным. И теперь люди, которые работают на меня, дважды подумают, прежде чем попытаются мне перечить. А Френсис Матеруэлл и уговаривать не пришлось. В конце концов, она из прекрасной семьи. Добропорядочная, честная женщина. Она уже пришла к мысли, что ей пора покинуть прежних друзей. Она сама говорила мне, что ее от них тошнит. Если б у вас была хоть капелька здравого смысла, вы бы поняли, что от нее можно ожидать чего-то такого. Ведь она сама призналась вам в том, что она коммунистка. Услышали вы от остальных что-то подобное? Разумеется, нет. Она прямая, искренняя американская девушка, и она не могла не отвернуться от всех этих тайных заговоров.

— Она прямая, искренняя психопатка, — ответил Арчер, — и кончится все скорее всего тем, что на нее наденут смирительную рубашку и трижды в год будут лечить электрошоком. Меня, кстати, не удивит, если вы составите ей компанию.

Хатт хохотнул.

— Я передам ей ваши слова. Сегодня я пригласил ее на ленч, чтобы отпраздновать нашу победу. Я уверен, что ленч этот пройдет очень весело. Потому что вчера вечером мы кое-чего достигли. Нам удалось крепко прижать вас, а в вашем лице и всех мягкотелых болтунов, и ваших сомнительных друзей, которые прячутся за вами. Всех этих грязных иммигрантов с выпученными глазами, которые, прожив здесь столько лет, не удосужились выучить язык, всех неудачников, шпионов, заговорщиков, которые пытаются замарать грязью истинных патриотов, утащить их в болото, в котором барахтаются сами. — Хатт встал. Лицо его побагровело, глаза яростно засверкали, похоже, он полностью потерял контроль над собой. — И не думайте, что я на этом остановлюсь. — А вот голос Хатта не поднялся над привычным шепотком. — Я приложу все силы к тому, чтобы изгнать и вас, и вам подобных из бизнеса, города, страны. Я скажу вам кое-что еще. Три человека дали деньги на создание «Блупринт», в том числе и я. Так вот, эти инвестиции, по моему разумению, принесли самый высокий доход. Мы уморим вас голодом, мы поднимем против вас страну, мы будем преследовать вас и позорить, и мы не остановимся, пока вы все не будете сидеть за решеткой или висеть на деревьях, где вам самое место.