Расул Гамзатов
Шрифт:
Гамзатов писал в «Моем Дагестане»:
«Малым народам нужны большие кинжалы. Так сказал Шамиль в 1841 году.
Малым народам нужны большие друзья. Так сказал Абуталиб в 1941 году».
Малым народам нужны большие поэты — добавим мы.
Стихотворцы на пенсию не уходят. Несмотря на свои 60 лет, Расул Гамзатов оставался поэтом более современным, чем многие его более молодые коллеги. Не изменилось и его отношение к поэзии, как вечному таинству, требующему особого почтения. Ставший уже почти классиком, Гамзатов каждое своё стихотворение поверял поэтическим «казабом» — такой инструмент был у кубачинских златокузнецов, они проверяли им драгоценные металлы, настоящие они или нет. И прежде чем опубликовать, он читал стихи своей
Автограф на книге, подаренной
мною Ираклию Андроникову
155
Перевод Я. Козловского.
«Я АВАРЕЦ, ТАКОВЫМ РОДИЛСЯ»
Родной язык Расул Гамзатов считал бесценным наследством, полученным от предков.
«Я аварец, таковым родился и другим мне не быть, — писал поэт. — Первые люди, которых я увидел, открыв глаза, были аварцы. Первые слова, которые я услышал, были аварские. Первая песня, которую мне пропела над колыбелью мать, была аварская песня. Аварский язык сделался моим родным языком. Это самое драгоценное, что у меня есть, да и не только у меня, но у всего аварского народа.
Родной мой язык! Не знаю, доволен ли ты мной, но я тобой живу и тобой горжусь... Вслушиваюсь в свой собственный шёпот, вслушиваюсь в тебя, мой язык, и кажется мне, что рокочет в теснине сильная горная река, пробивает себе дорогу. Люблю я рокот воды. Люблю я и звон булата, когда два кинжала, вынутые из ножен, бьются друг о друга. И это всё есть в моём языке. Люблю я также шёпот любви.
Трудно мне, мой родной язык, сделать так, чтобы все знали тебя. Как богат ты звуками, как много их у тебя, так трудно неаварцу научиться произносить их, но как сладко их произносить, если умеешь! Вот хотя бы простенький счёт до десяти: цо, кIиго, лъабгго, ункъго, щуго, анлъго, анкъго, микъго, ичIго, анцIго.
Таковы языки наших аулов, зажатых в теснинах скал. Чтобы записать наше произношение, наши звуки, то есть, по-учёному говоря, чтобы дать транскрипцию наших звуков — гортанных и придыхательных, — не нашлось букв ни в одном алфавите. Поэтому, когда создавали нам письменность, пришлось к буквам русского алфавита добавить особые буквы и сочетания букв».
Когда имам Шамиль жил в почётной ссылке в Калуге, состоявший при нём пристав Аполлон Руновский хотел выучиться аварскому языку. Но вскоре выяснилось, что язык аварцев почти недоступен в произношении. Горцы же лишь посмеивались над мучениями Руновского и убеждали его, что язык у них такой лёгкий, что по-аварски в горах говорят даже дети. В этом, собственно, и был секрет аварского языка, на котором надо говорить с детства или уже не говорить никогда.
Махачкала — не Калуга, и век на дворе был другой. Люди должны знать, должны понимать своих родителей, своих предков. Если прежде человек, в совершенстве знающий английский язык, был в Дагестане редкостью, то теперь становилось всё меньше тех, кто так же хорошо знал родной язык. Росло поколение, особенно в городах, которое почти не владело языком предков. Чтобы родной язык оставался родным, родители отправляли детей в горы, но это не всегда помогало, потому что и сами родители зачастую общались между собой на русском. Время диктовало свои порядки.
Как аварского поэта, как председателя правления Союза писателей, в немалой мере ответственного за национальную литературу, Расула Гамзатова беспокоило то, что происходило с дагестанскими языками:
«К стыду нашему, надо признать, что многие поэты не владеют первоэлементом поэзии — языком. А ведь не зная языка, писать — всё равно, что танцевать, не научившись ходить».
Появились молодые писатели, предпочитавшие писать на русском, хотя во владении им были далеки от совершенства. Далеки они становились и от родных языков, которые не есть что-то окаменелое, это живая среда, которая меняется и развивается.
Когда начали поговаривать, что национальные языки — это рудимент прошлого, что они всё равно исчезнут, так что нечего о них особенно беспокоиться, Расул Гамзатов встал на их защиту. Ещё в начале 1960-х годов, когда подобные дискуссии уже возникали, он написал стихотворение «Родной язык»:
Всегда во сне нелепо всё и странно. Приснилась мне сегодня смерть моя. В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижно я... Так я лежал и умирал в бессилье И вдруг услышал, как невдалеке Два человека шли и говорили На мне родном, аварском языке... И, смутно слыша звук родимой речи, Я оживал, и наступил тот миг, Когда я понял, что меня излечит Не врач, не знахарь, а родной язык. Кого-то исцеляет от болезней Другой язык, но мне на нём не петь, И если завтра мой язык исчезнет, То я готов сегодня умереть... [156]156
Перевод Н. Гребнева.
Последнее четверостишие стало особенно популярным у многочисленных народов Кавказа, языки которых оказались на грани исчезновения, как и дагестанские.
Расул Гамзатов боролся против сокращения изданий на родных языках, он не принимал объяснений, что такие книги нерентабельны. Культура всегда была нерентабельна с меркантильной точки зрения, но она же оставалась и вечным духовным стержнем любого народа. Гамзатов способствовал открытию новых журналов на национальных языках. У них не хватало читателей, но они были жизненной необходимостью.
«Вульгаризаторы, под видом консолидации разноязычных народов Дагестана, предлагали упразднить литературные секции на языках, преобразовав их в общую секцию, — говорил Расул Гамзатов, — создать из национальных театров общий дагестанский театр, вместо газет на национальных языках выпускать одну, а потом её дублировать... Такие без конца кричат о том, что Дагестану мешает многонациональность и многоязычие. Как будто, если ветви отрубят, дерево станет красивей, если радугу сделать одного цвета, она будет ярче».