Ратоборцы
Шрифт:
На душе и без того муторно, а тут ещё человек — чужак, свидетель позора. Управитель, кареглазый дарко в форменном чёрном тайлонуре, смотрит на него с восхищением, каждое слово ловит, ещё бы — на внесторонье человек заходит так же легко и просто, как в собственную спальню. Вячеслав Андреевич то, Вячеслав Андреевич это. Нашёл великого мастера телепортов. Да не смыслит он в них ни уха, ни рыла, только и умений, что ходочанин. А гордиться тут нечем: один рождается голубоглазым, второй — смуглым, третий — ходочанином.
Но человек своим талантом и не гордиться, вот
— Что ты на него зверишься? — спросил управитель, когда человек в очередной раз нырнул на внесторонье. — Хороший ведь парень.
— Вот именно, — ответил бывший владыка. — Будь он обычным засранцем, так и переживать не о чем, его и так любой хелефайя разглядит, даже самый глупый. Но ты и представить не можешь, каким ядом может стать человек порядочный. И оглянуться не успеешь, а он уже кому-то душу отравил, жизнь на столетия вперёд испоганил. И всё сам того не желая, не со зла…
— Ты о чём? — не понял управитель.
Ответить Миратвен не успел, вернулся человек.
— Всё, мужики, готово. Можно отдыхать. — Лицо у человека бедное, усталое, даже веснушки потускнели.
Миратвен быстро выплел пальцами левой руки простенькое заклятье исцеления.
— Не надо, — отстранился человек.
— Загнёшься тут, — буркнул Миратвен, — что я тогда Аолингу скажу?
Человек легкомысленно отмахнулся. Миратвен пробормотал ругательство.
— Пошли на воздух, — сказал человек. Они вышли на обзорную площадку рядом с миальерской станцией, облокотились на решётку.
— Телепорт можно устроить гораздо экономичнее, — сказал человек. — Столько магии зря тратится.
— Не твоя забота, — огрызнулся Миратвен. Управитель телепорта посмотрел на него удивлённо.
— Магии действительно сгорает очень много, — осторожно сказал он. — Если Вячеслав Андреевич придумал, как сократить расходы, то пусть хотя бы расскажет.
— И застрянет в Эндориене на неделю, а то и на месяц, — желчно сказал Миратвен.
— А что плохого? — не понял управитель.
— Чем дальше человеки и хелефайи держатся, тем лучше.
— Не знаю, — заколебался управитель. И придумал: — А пусть он поклянётся пред изначалием, что не причинит зла Эндориену.
— Идиот. Этот человек опасен сам по себе, просто потому, что он — человек. «И должен убраться из Эндориена как можно скорее, — решил Миратвен, — пока ещё не поздно, пока не натворил бед глубоких, непоправимых, на века. И уехать я заставлю его немедленно. Любым способом».
— Но чем он опасен, Миратвен, — продолжал недоумевать управитель, — чем именно? Почему все владыки запрещают знаться с человеками? Даже ты.
— Я больше не владыка, — напомнил Миратвен, — и никогда не запрещал. Просто не советовал. Не поощрял контактов сверх необходимого.
— А какая разница? — хмыкнул управитель. — И всё же, Миратвен, почему?
— Любой человек опасен, хочет того или нет, а зло причинит. Любой. Этот, — кивнул Миратвен на ходочанина, — тоже.
— Прекращайте говорить обо мне как об отсутствующем, — вмешался человек. — Ли-Аддоир, если я вам не нравлюсь, так скажите об этом мне. Если считаете, что я враг, так обвиняйте открыто, на Совете. Нечего по кустам шептаться.
— Не нравишься, — согласился Миратвен. — В твоей гнусной природе ничего не может нравиться. Порождение обезьяны, полуживотное.
— Миратвен, — тихо сказал управитель. — Не нужно. Не говори того, о чём пожалеешь.
— Ничего, — ответил ему человек. — Переживу. Ничего другого от прототипа разумной расы я услышать и не ожидал.
— Что? — не понял Миратвен.
— Ты ведь Перворождённый, верно? Старшая раса? Вот я и говорю — экспериментальная модель, пробная версия, разумности от тебя требовать бессмысленно. Придётся терпеть таким, каков есть. На убогих, то есть на Перворождённых, не обижаются.
Миратвен задохнулся от возмущения, даже слов не нашлось. Этот человек… Управитель засмеялся.
— Брэк, — сказал он, — один-один. Всё, прекращайте. Ну что, Миратвен, нашлась управа и на твой острый язык?
— Тебе бы всё хихикать, — буркнул Миратвен. — Семьсот лет прожил, а ума не нажил.
— Да что с тобой, Миратвен? Гавкаешь как цепной пёс, оскорбляешь гостя, да ещё и чужого.
Миратвен резко развернулся к человеку.
— Аолинг называет себя твоим другом?
— Не называет. Он действительно мой друг. А я — его друг.
— И вы давали клятву верности? — хрипло спросил Миратвен.
— Да, — спокойно ответил человек.
— Откуда ты только взялся… Что бы ты понимал, недоумок. И Аолинг хорош, сообразить не мог… — Миратвен едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Додумался, кому в дружбе клясться. Ты же бабочка-однодневка. Роса на траве. Миг — и нет. А что ему останется? Только боль да сожаления. Ты и вообразить-то не способен, что такое не день, не месяц, а века скорби. Вы все одинаковы, — с тёмной, крепко заваренной, давно настоявшейся ненавистью сказал Миратвен, — приходите, врастаете в нас — глубоко, как сорная ядовитая трава, всем корнями. И тут же уходите. Но жизнь успеваете отравить на века. Изуродовать на все последующие времена. — Хелефайя перевёл сбившее дыхание. — Убирайся. Уезжай из долины. Разорви клятву. Отпусти Аолинга.
— У тебя друг умер? Человеческой расы, — не столько спросил, сколько ответил человек.
— Догадливый, — хмыкнул Миратвен. Управитель посмотрел на человека, на бывшего владыку, который ещё не отвык решать за других, и тихо скользнул в кусты. Пусть сами поговорят. Без лишних ушей. А он пока за молоком сходит. После серьёзных разговоров — незаменимая вещь.
— Давно? — спросил человек.
— Что знаешь о давности, мотылёк? Для твоего краткого бытия и жалкое десятилетие — шестая часть жизни, если не больше. Двести пятьдесят три года прошло. Аолинг, герой наш сегодняшний, ещё и не родился… Ему всего лишь двести одиннадцать. — Миратвен умолк, говорить было трудно. И страшно — опять вернётся боль потери.