Рай и ад. Книга третья. Рассказы перенесших клиническую смерть
Шрифт:
И, конечно, первая моя реакция была, когда я вышла с кабинета врача, у меня еще в больнице сумку своровали. Все, что у меня было, у меня украли. Я вышла на улицу, была такая холодная осень, морось. Погода, в общем, говорила о всем плохом. То есть, знаете, когда такая ситуация, когда человек идет, и вот, асфальт заканчивается, и все. И ты не знаешь, что тебе делать. И у меня было такое внутреннее потрясение, что мне прям хотелось орать. Я несколько раз взывала к Богу в своей жизни… я кричала. Как бы, темно уже было, вечер, я не заметила даже, как вечер настал. У меня была очень сильная депрессия, я прям в небо, вот в эту черную дыру крикнула, что, Господи, помоги мне, я уже устала, у меня нет сил!
Родители, на тот момент, уже тоже от меня отвернулись. За помощью я к ним не обращалась. То есть, если раньше за меня думал кто-то, то здесь мне пришлось уже думать самой. И не просто думать, а задуматься, потому что, фактически, я понимала, что я умираю. Заживо умираю. Вот.
Ну, конечно, я начала успокоение на дне стакана искать. И я благодарю Бога, что, конечно, во всем, что со мной происходило, связанное с выпивкой, я благодарна Богу, что я на дне стакана не оставила любовь к ребенку. Потому что, фактически, многие люди от этого, женщины, отказываются, когда пьют. И, фактически, меня только это заставляло задуматься: «а как же мой ребенок будет? Ну, хорошо, сейчас я… спиться-то легко, уйти от всего этого, закрыть глаза, а как мой ребенок?» Потому что родители, они пенсионеры, и тоже, фактически, не вечны. Вот.
И, при мысли, когда я уже что-то испытала… «что он будет делать в этом страшном мире», меня заставляло это задуматься. И я решила, когда шла передача по телевизору, когда подводная лодка «Курск» потонула, умирали ребята заживо, и ко мне пришла такая мысль, я думаю: «ну, дети наши вырастают, их забирают, а вот когда происходят всеразличные ситуации в жизни, когда мы не можем своих детей уже защитить», да. Ну, что делать, когда ребенок маленький, и я понимаю, что есть выход из положения, но у меня нет таких денег.
И я решила написать в Москву письмо, президенту. Тогда Путин был глубокоуважаемый наш президент, и я написала письмо именно не для того, чтобы попросить, а чтобы понять: ну, полторы тысячи пенсия, и четыре с половиной тысячи долларов операция. У меня эти две цифры не совмещались в голове. И я написала это письмо. Ну, конечно же, я попросила о помощи, если есть возможность, то… потому что зависела от меня судьба другого человека. И многие люди не верили, что ответит, кому я говорила. Но, в итоге мне ответили, и ответ пришел очень быстро. И написали, какие нужно анализы сдать, отправили на рассмотрение правительству Хабаровского края…
Тогда я была, хочу подчеркнуть, неверующим человеком, но где-то в сердце я уже начинала верить в чудо, что произойдет. И оно произошло. И когда я поехала в Хабаровск, на консультацию к врачу, то мне сказали приехать осенью, так как летом не оперируют. И на бюджетной основе мне помогли. Это было первое чудо. Это, можно сказать, такой первый толчок. И когда я вернулась уже домой, на костылях, как бы, в этом мне помогли, физически, но духовно… то есть, зависимость от алкоголизма, уже была на тот момент. И мне надо было ходить два месяца на костылях. Меня соседка зовет к себе в гости. Вот, были предновогодние, значит, праздники, и мы с ней выпили. И, как говорится, масть пошла, вот, и потом я понимала, что мне плохо.
Я на следующий день утром встаю, захотела опереться на свои костыли, как бы. И я прямо сейчас подтверждаю, что мне это не приснилось, не что-то… То есть, меня, как будто, кто-то раскачал и толкнул в спину. Вот. И я падаю. И я, причем, падаю, и ломаю эту же ногу, которую мне прооперировали. Вот. И я начала в тот момент, ну, как бы, плакать, потому что от боли, все. Мне вызвали «скорую», увозят меня в больницу. Вот.
Когда меня привезли в больницу, конечно, у меня было ужасное состояние. Вот. И когда меня положили в палату, в общем, на вытяжку, пристягнули меня к кровати, и я стала понимать, что я никуда не уйду, ко мне тем более никто не придет. Вот. И я начала взывать, как бы, к Богу. Потому что во всех бедах, во всех несчастьях, которые со мной происходили, я, почему-то, всегда обвиняла Бога. Хотя… Ну, знаете, для меня Бог, как бы… было такое представление, что Он карающий такой, наказывающий. И все, что исходило из моей жизни, казалось, что это было подтверждение тому.
Мне всегда казалось, что я борюсь с силами, которые сильнее меня. И я, как бы, не могу ничего против этого сделать. Вот. И я как кинула вызов. Я сейчас понимаю, конечно, что это была глупость с моей стороны, но я сделала вызов Богу. Ну, как бы, я лежала получается лицом к окну. Вот. И я Ему крикнула: «ну что, доволен, – говорю, – ну, забирай меня. Сколько я могу еще мучиться. Ну, забирай, – говорю, – если Ты не хочешь, чтобы я жила». Люди же помогли, все, такая беда со мной произошла. Вот.
И, как говорят, что люди чувствуют смерть, я понимала, что она где-то рядом. Я почему-то была уверена, что я сегодня умру. То есть, это было тридцать первого числа с 2002-го на 2003-ий год. Это было перед Новым годом, и на тот момент у меня началась такая сильная тахикардия, и во мне было чувство страха. Конечно, я это говорила, но умирать я, конечно же, не хотела. И началась тахикардия, как бы, и нашел такой страх, что я вызвала врача. Я начала кричать, звать медсестру.
Врач подходит, спрашивает, что случилось. Я говорю:
– Я сегодня умру. – Он говорит:
– Да ну, прям. Такую операцию перенесла, и не умерла. А сегодня вы умирать собралась. – Я говорю:
– Ну, сегодня особенный, значит, день.
Ну, мне, конечно, никто не поверил. Он мне все списал на панику. Вот. И, опять-таки, этот момент, когда ты человеку стараешься что-то объяснить, но он тебя не слышит. И я стала понимать, что бесполезно что-то объяснять ему. Ну, и, можно сказать, я смирилась со своей участью.
Последним моим посетителем, которого я видела в палате, это был мой отец. Когда он пришел меня поздравить с праздником. Он принес мне передачку. Вот. И он, конечно же, сказал свое мнение обо мне. Ну, и, конечно, на папу я ни в чем не обижаюсь, потому что я всегда любила своего отца, и он, как бы, был для меня эталоном. Вот. Но я тогда молча все выслушала, и, почему-то, знаете, уже такой момент, что я видела уже все по-другому. Вот, в палате все по-другому, стены другие, и я уже стала понимать, что что-то со мной будет.
И когда отец вышел из палаты, то есть, как бы, такой щелчок, и, как будто, я очутилась в другом месте. Вот. Я просто поменяла комнаты, и получилось, что, то место, где я находилась, оно вот, как, немножко под землей, углубленное такое. Вот. И я не понимаю, где я, и что со мной. Тела своего я не вижу, но понимаю, что я – это я, и что-то со мной происходит, не то. И, как бы, атмосфера в этом месте… вот, как дымовую шашку взрывают, ну, как дымовую шашку пускают… этот дым, наполненный, вот…
Полная комната этого дыма, и я слышу какие-то шаги, передо мной встают образы. Вот. Их было трое. Как бы в женском облике, и двое в мужском. И они начинают танцевать передо мною. То есть, они через этот танец мне хотели передать суть. То есть, это не просто, как вот мы в миру танцуем, чтобы для какой-то радости… А этот танец, он что-то означал. То есть, какой-то ритуал, торжество от моего присутствия там. Вот. И я это понимала через ихние движения там. То есть, они пыхтели там, в этом танце, вот. Ну, на них такие костюмы были, тоже. Я никогда таких не видела, тяжело это объяснить…