Рай — Техас!
Шрифт:
— Может быть, ты и прав, — нервно произнесла Уиллоу. — Но я понимаю, к чему ты клонишь, и этот номер не пройдет. Я решила твердо: Грейси должна поискать себе другую работу.
Он вздохнул:
— Извини, Уиллоу. Я знаю, что ты занятая женщина, а я отнимаю у тебя время впустую. Но я хотел бы, чтобы ты меня поняла. — Он вновь широко улыбнулся, но его голубые глаза наполнились космическим холодом. — Кажется, мне срочно понадобился личный ассистент, и я хотел бы, чтобы им была Грейси.
— Я понимаю. — Она отвела взгляд, сознавая, что ей предъявили ультиматум. — Кажется, мне нужно признаться в том, что, сокращая свои расходы, мы разработали жесткую тарифную
— Не надо никого увольнять. Я оплачу ее труд, только лучше держать эту информацию между нами. Грейси очень щепетильно относится к деньгам. Сколько ты ей платишь?
Уиллоу назвала сумму.
Он покачал головой:
— Лучше бы ей продавать пиццу.
— Но это ее стартовая должность.
— Я не собираюсь раздумывать над тем, что такое стартовая должность. — Он уже пошел было к машине, но задержался: — И вот что еще, Уиллоу. Я хочу, чтобы ты осознала это четко. Скажи Грейси, что она должна крутиться вокруг меня — на все сто процентов. Цель ее работы — поддерживать меня в хорошем настроении, но также втолкуй ей накрепко, что начальник в нашем тандеме — я, и, что бы я ни сказал, все должно быть немедленно принято к исполнению. Ты понимаешь?
Она удивленно уставилась на него:
— Но это противоречит всему, что ты говорил.
Он широко улыбнулся:
— Не беспокойся об этом. Мы с Грейси отлично сработаемся.
Даже к девяти вечера Уиллоу не смогла разыскать Грейси, и Бобби Том так разозлился на свою работодательницу, что минут двадцать обрабатывал боксерскую грушу в тренировочной комнатке, которую он надстроил над гаражом. Освежившись под душем, он повалился в потрепанный шезлонг, стоявший в углу спальни. Небольшой коттедж щитовой конструкции, располагавшийся под сенью ореховой рощи, приглянулся ему, и он купил его три года назад, чтобы не вносить беспокойства в жизнь матери во время своих нечастых приездов в родные края. Как бы в подтверждение того, что он поступил правильно, зазвонил телефон. Он не стал брать трубку, позволив автомату записать сообщение, и потом взглянул на регистратор звонков. Их оказалось девятнадцать.
В последние часа полтора он дал интервью журналисту из «Телароза таймс»; потом к нему приходил Лютер и долго мучил его разговорами о Хэвенфесте; затем заявилась пара подружек с девушкой, которую он не знал, — они звали его пообедать с ними; еще к нему зашел футбольный тренер из лицея и попросил заглянуть на тренировку. И пошло, и поехало, пока он не сказал всем «стоп». Чего Бобби Тому хотелось сейчас, так это купить какую-нибудь гору и засесть в одиночестве на ее вершине, пока не появится вновь желание общаться с людьми. Впрочем, он понимал, что это лишь минутный порыв, ибо одиночества не терпел с детства. А сейчас оно стало ему ненавистно вдвойне, потому что в этом состоянии в голову ему начинали лезть дурные мысли. Одиночество напоминало ему о том, что он теперь никто и ничто на этом свете.
Странно, конечно, но он скучал по своей спутнице и сейчас пытался разобраться в причинах этой тоски. Почему он не избавился от Грейси еще в Мемфисе? Может, потому что с ней не было скучно. Она вечно откалывала какие-нибудь номера. Он вспомнил, как она обездвижила его машину, как яростно штурмовала салон и бросалась под колеса. Но самым удивительным в ней было, пожалуй, то, что она не утомляла его, как большинство других людей. В ее обществе ему почему-то совсем не хотелось изображать из себя самого себя.
Но, черт возьми, где же она? С ее беспросветной наивностью и неуемным любопытством, она могла запросто влипнуть в какую-нибудь историю. По словам Уиллоу, никто не знал, каким способом она добралась до городка, но она добралась, получила расчет в офисе студии и исчезла. Ее чемоданчик остался валяться в багажнике. Вряд ли в нем находилось нечто такое, что подлежало бы уничтожению во имя светлого будущего человечества; скорее всего там хранилось ее элегантное бельишко. Когда там, в Чикаго, она штурмовала «тандерберд», он смог еще раз убедиться, что у нее отменный вкус к этим воздушным вещам.
Встав с шезлонга, он начал одеваться. Он не хотел, чтобы люди Теларозы думали, что у него неладно с головой, поэтому вместо роскошных «левисов» натянул «рэнглеры» и поверх простенькой голубой футболки надел черный хлопчатобумажный жилет, увенчав этот костюм неизменным стетсоном. Он уже привык к молчаливому присутствию Грейси, и ему не хотелось никуда выходить без нее, но он знал, что затворничество может довести его до нервного срыва. С легкой грустью он подошел к картине, изображающей балерину, раздвинул ее, потянув за края рамки, и сунул никелированный ключик в замок сейфа, вделанного в стену. Открыв сейф, он извлек из него голубую вельветовую коробочку и открыл ее ногтем большого пальца.
В ней лежал золотой перстень — награда за победу в борьбе за второй Суперкубок. Эмблема «Чикагских звезд» — три звезды на голубом фоне — рельефно прорисовывалась на его печатке. Звезды были отделаны мелкими бриллиантами, как и цифры, означавшие год игры. Перстень был массивным и сразу бросался в глаза — качество, обязательное для всех призов Суперкубка.
Бобби Том слегка поморщился, надевая перстень на безымянный палец правой руки. Он не любил подобные украшения на мужчинах, но сейчас его реакция была вызвана не оскорбленным эстетическим чувством, просто он вновь ощутил себя одиноким пловцом, выброшенным за борт океанского лайнера. Этот перстень напоминал ему о том, что лучшие дни его жизни остались в прошлом.
Но в Теларозе он был обязан носить его. Он знал, как много эта вещица значит для тех, кто живет здесь.
Он прошел в гостиную — к круглому столику с двумя креслами. Стол был покрыт скатертью в зеленую полоску с розовыми и лиловыми цветами. На нем стояли стеклянная ваза, наполненная сухими розовыми лепестками, мраморная статуэтка Купидона и китайский кувшин, разрисованный фиалками. Бобби Том наклонил кувшин и вытряхнул из него ключи от пикапа.
Поставив сосуд на место, он осмотрелся и не смог сдержать улыбки. Пастельные обои, кружевные занавески, прихваченные полосатыми бантами, пухлые ситцевые диваны и кресла, касающиеся оборками ковра, — всего этого было здесь через край и с горкой. Он еще раз сказал себе, что нельзя поручать затаившей обиду женщине украшать жилище мужчины.
Да, его подруга-декораторша потрудилась на совесть, хотя и уверяла потом, что старалась сдерживать себя. Он не стал ничего менять, но вместе с тем не хотел, чтобы кто-то отпускал за его спиной шутки, поэтому никому не разрешал фотографировать интерьер своего техасского жилища. И как это ни удивительно, очень любил здесь бывать. Он никому бы не признался, что какая-то дурацкая коробочка из-под конфет, выглядывающая из-под кружевной салфетки, проливает бальзам на его душу. Он провел столько времени в веселых мужских компаниях, что, приезжая сюда, чувствовал себя как на каникулах. К сожалению, каникулы кончались, как только он закрывал за собой входную дверь.