Раз в год в Скиролавках

Ненацкий Збигнев

С тех пор она каждый год приезжала в Скиролавки с красным блокнотом, чтобы пополнить свои знания о варварских и негигиеничных занятиях людей в этой маленькой деревушке. Сколько раз — в своей варшавской квартире и во время отпуска в Скиролавках — она представляла себе, что во имя науки она ночью идет на мельницу, где, несмотря на легкое сопротивление с ее стороны, ее для блага науки несколько раз насилуют какие-то отвратительные старики и рослые юноши. Ее изнуряла тоска по огромному анонимному насилию — для блага науки, во имя правды о людях. И так отвращение, научные амбиции и вожделение сплелись в один толстый канат, который связывал ее со Скиролавками и каждой ночью держал у окна в доме лесника Видлонга. Это ничего, что она платила за эти минуты бессонницей и слабостью; уже само ожидание и фантазии давали ей огромную радость и доводили тело до возбуждающей дрожи. Сегодня она ходила к доктору Негловичу за лекарством от бессонницы, но он отослал ее ни с чем. Видела она у него глупую пани Басеньку и обыкновенную потаскушку, которая за деньги раздевается публично в ночных ресторанах. В плавках писателя Любиньского обрисовывалось что-то большое — не хотел ли он этим ее оскорбить? Должен же он был догадаться, что перед ним женщина, которая брезгует физиологией. Они отплыли — а она одиноко загорала голышом в отдаленном месте, скромная, не отданная на растерзание мужским взглядам. Разве она не смогла бы раздеваться догола, как та Эльвира? Разве ее тело не было таким же притягательным, как тело той? Что мешало убедиться в этом хотя бы перед единственным зрителем, каким был этот полумертвый человек, который лежал на матраце возле дверей и время от времени

выпускал газы, чем доказывал, что не спит, потому что во сне никогда этого не делал. Тогда Рената Туронь оторвалась от окна и, встав посреди комнаты в тусклом свете включенного радиоприемника, как большая кобра, начала изгибаться в такт экзотической музыке, которую как раз передавали. Она то возносилась в воздух на кончиках пальцев, то свивалась в кольцо, легкая и гибкая, несмотря на свое крупное тело. По очереди падали на пол отдельные части ее гардероба. Нагая, все изгибаясь наподобие тростника под ударами ветра, она танцевала, вертя ягодицами и довольно большим животом, мотая хилыми грудями, мелькая черным треугольником заросшего лона. То она вдруг приседала, то снова становилась на одну ногу, поднимая другую вверх, но не очень высоко, потому что бедра у нее были толстые и тяжелые. И снова она кружилась, подергивалась, вертелась, как большая юла. А ее муж Роман видел ее в блеске светящейся шкалы радиоприемника и слегка улыбался своим беззубым ртом. Хоть вид нагой танцующей женщины казался ему прекрасным и любопытным и хоть, прищурив глаза, он старался представить себе, что это не его жена так танцует, а панна Эльвира, но и этим он не смог вернуть к жизни свой дряблый пенис. И не только потому, что, как в начале его супружества с Ренатой, его поражала мысль о боли, которая потом должна была стать его уделом. Эту боль в конце концов можно было бы как-то преодолеть, пойти к врачу, открыться какому?нибудь достойному доверия мужчине и получить от него хороший совет. Но за болью скрывалась еще одна, очень важная причина — и ее никто не был в состоянии устранить. Еще в школе, на уроке физкультуры, одна вульгарная одноклассница, хихикая, обратила внимание на факт, что в отличие от других мальчиков он носит свой член не в левой, а в правой штанине. «Ты, правый хер», — закричала она ему со смехом, и с тех пор одноклассники и одноклассницы так его и называли. из-за того, что он был «правым хером», он старательно избегал всяких контактов с женщинами, не ходил на пляж, носил немодные брюки с широкими штанинами. И не по причине болей после сношения он не спал с Ренатой, а потому, что, приведя его к портному, она громко выразила свое удивление, что ее муж носит пенис в правой штанине. По мнению Туроня, она таким образом насмеялась над ним, вызвала у него память о пережитых унижениях. С тех пор, подсознательно обороняясь от сближения, он наказывал ее не только за боль, но и за издевательства, за издевательства всех девушек. И, отказываясь от сближения, он чувствовал себя счастливым, потому что при каждом отказе он переживал наслаждение мести. Он наказывал ее, громко выпуская из себя газы, а сейчас, в эту минуту, наказывал ее ироническим изгибом беззубого рта, когда она танцевала перед ним голая, вертя ягодицами и то и дело показывая черный треугольник заросшего лона. Он удивлялся ее огромному телу, ему даже нравились ее мотающиеся груди, но он, однако, предпочитал представлять себе, что это не она танцует, а панна Эльвира, и этот танец происходит не в маленькой комнатке в доме лесника Видлонга, а в отеле «Астория». Он даже подумал, что было бы чем-то чудесным, если бы он вдруг встал с подстилки, схватил бы жену за шею, как утку или цыпленка, и, понемногу ее придушивая, смотрел, как она трепещет и подергивается, вертя ягодицами и мотая грудями. А потом он вынес бы ее нагой труп в лес и бросил бы где?нибудь вместе с ее одеждой. Мысль об этой минуте подействовала на него возбуждающе, на момент ему показалось, что дрогнул его член, до сих пор маленький, как червячок. Но он тут же испугался смелости своего воображения и прикрыл веки, чтобы не видеть мелькающих перед его глазами ягодиц жены, ее выпуклого живота, болтающихся грудей и черного треугольника. Мысли его стали чистыми, не замутненными никакими похотливыми желаниями. Он вдруг представил себе, что поднимает крышку черепа своей жены, а также своего собственного и под их твердыми покрытиями видит несколько емкостей, содержащих знания и жизненный опыт. Каждая из этих емкостей была цельной, герметически закрытой, с толстыми стенками. И то, что находилось в одной, не могло никоим образом проникнуть в другую или третью. Разве его жена. Рената, не делала прекрасных докладов, в которых учила сотни молодых женщин и мужчин, как надо воспитывать маленьких детей? Разве в своем кабинете она не оценивала необычайно метко различные семейные ситуации, не давала советов и поучений согласно современной науке о человеке? И в то же время в собственном доме, гордясь своим телом, ходила голой перед сыном, радовалась, что их маленький мальчик видит в ней не только мать, но и женщину? А разве и он, Роман Туронь, не знал, что «левый» или «правый» хер не имеет никакого значения для сексуальной жизни? Но из того, что он знал и что, по-видимому, находилось в одной емкости в его черепе, ничто не проникало в другие емкости, не играло роли в повседневной жизни и практической деятельности. Он ведь мог взбунтоваться, не стирать ее белье, не ходить в магазины, не готовить обеды, не прибирать в квартире. Он снова мог пойти на работу. Но, однако, не делал этого, а только выслушивал ее приказы и громко выпускал из себя газы. Что парализовало его волю? Что мешало проникновению содержимого одной емкости в емкость другую и третью? Из чего были построены эти емкости, раз их стенки были такими твердыми и не поддающимися ни одной мысленной коррозии? Почему, когда один человек смотрит на другого человека, его взгляд иногда бывает необычайно проницательным и наблюдательным, но когда он смотрит в зеркало, он внезапно слепнет? И, широко открыв глаза, Роман Туронь снова увидел обнаженную жену, кружащуюся по комнате, как волчок. Он хотел очень громко закричать, кричать, пока хватит дыхания, — но только громче, чем обычно, пернул. Туронева тем временем упала на свою кровать и лежала там, тяжело дыша. Спустя минуту она прикрыла свое нагое тело одеялом, дыхание ее стало ровным и спокойным. По радио диктор передавал последние новости, потом зазвучал государственный гимн. Роман Туронь поднялся со своего логова на полу и на четвереньках приблизился к радиоприемнику, чтобы нажать на клавишу. Тишина и темнота сопровождали его на обратной дороге к логову. Ложась, он вдруг представил себе широкое и большое теплое тело спящей на кровати женщины, его маленький червячок начал понемногу поднимать голову, набухать и напрягаться. Разум говорил ему, что было бы чем-то прекрасным пойти сейчас на кровать к жене, снять с нее одеяло и лечь на нее. Но она тут же бы проснулась и открыла глаза. И хотя он скорее всего и не увидел бы этих глаз в темноте, он сумел представить себе их выражение — изумленное, а может быть, презрительное, — и в нем очнулось сопротивление. Червячок скорчивался, уменьшался, будто бы умирал, становился омертвевшим органом, который уже никто не сможет воскресить к жизни.

О том, что много плохого происходит из-за недостатка или избытка воображения

Много плохого на свете бывает из-за недостатка воображения у некоторых людей. Или же из-за его избытка.

Так утверждал Непомуцен Мария Любиньски, писатель, человек, наученный жизнью, просвещенный и читавший «Семантические письма» Готтлоба Фреге.

Лишенный воображения политик или экономист, неспособный представить себе результаты своих решений, может вскоре довести до разрухи свою страну. Лишенные воображения женщина или мужчина до такой разрухи вскоре доводят собственное супружество и семейный очаг.

Человек без воображения бросает в лесу пустую бутылку из-под водки, которая, действуя как линза, разжигает пожар. Огонь быстро охватывает лес, иногда поглощая и того, кто бросил бутылку. Это из-за отсутствия воображения кассир в банке нахально забирает из сейфа деньги, а продавщица в магазине совершает недостачу — хоть им должно быть известно, что первая же тщательная ревизия вскроет недостачу как в сейфе, так и в магазине. Такой же недостаток воображения отличает типа, который после нескольких рюмок водки садится за руль автомашины. Вместо того чтобы представить себе результаты пьяной езды: разбитый о дерево автомобиль, кровавые останки на шоссе и себя за решеткой или в больнице, — он, не видя этой картины, едет на машине и становится причиной несчастья. Это не этика, моральные основы или уважение к закону, но именно воображение приводит к тому, что многие люди не совершают преступных действий. Образ зала суда и тюремной камеры велит им воздержаться от чего?либо, противоречащего положениям закона, морали или этики. Что видел Любиньски в глазах преступников, сидящих на скамье подсудимых? Чувство вины, раскаяние, страх перед наказанием? Прежде всего он находил удивление, что их поступки привели к таким ужасным последствиям, а также — что они были так легко раскрыты, хотя в момент совершения преступления было очевидно, что выявление виновника — это только вопрос часов, дней, самое большее — месяцев. Поэтому, как логично делал вывод Любиньски, в человеческих существах нужно не только воспитывать основы морали и права, но прежде всего развивать воображение.

Что можно сказать о мужчине, который после пяти лет супружества вдруг с изумлением убеждается, что, хоть он и женился на существе стройном и молодом, теперь видит рядом с собой женщину толстую и старую. Разве не остерегали его приятели, что он женится на девушке со склонностью к полноте и к быстрому старению? У него же не нашлось достаточно воображения, чтобы себя и ее увидеть через пять лет совместной жизни.

Что можно сказать о девушке, которая, пойдя в постель с каким?нибудь мужчиной, с изумлением и ужасом убеждается в том, что она беременна? Ведь разум и опыт говорят каждой девушке, какими бывают последствия сближения с мужчиной. У этой девушки просто не хватило воображения, чтобы представить себе, что и ее ждет что-то подобное. Или воображение оказалось слишком слабым по сравнению с вожделением.

В приемной у оформляющего алименты прокурора Любиньски видел десятки женщин. Он разговаривал с ними, выспрашивал их. История каждой из них была в то же время историей женщины без воображения. Та или иная шла в постель с женатым мужчиной, как бы забывая на мгновение, что сперматозоид способен оплодотворить яйцеклетку, а мужчина не может быть женат на двух женщинах сразу. Та или иная выходила замуж за молодого пьянчужку и ветреника, несмотря на то, что не существовало никаких предпосылок, указывающих, что этот тип после свадьбы перестанет пить и сделается серьезным. Не одна из них связывала свою жизнь с мужчиной, о котором знала, что раньше он был с одной, с другой и даже с третьей женщиной, оставил каждой по несколько детей, и от каждой ушел, одинаково беззаботный. Не было никаких поводов, чтобы думать, что на этот раз он поведет себя иначе, — все указывало на то, что и с этой он сделает то же самое, что и с предыдущими. Что же, как не отсутствие воображения, приводило этих женщин в приемную прокурора?

Если бы у всех людей было воображение, говорил писатель Любиньски, и они сумели бы представить себе картину последствий своих и чужих действий, жизнь стала бы гармоничной, а мир был бы полон согласия и порядка. Воспитание, формирующее у человека разум и чувства, Любиньски считал правильным и полезным. Но прежде всего он советовал развивать в человеке воображение.

Но разве существует воображение вне человека и его личности? Его форма зависит от характера конкретного человека. Человеческое существо может иметь воображение, например, оптимистическое или пессимистическое; бывают и люди с избытком воображения. Этот избыток воображения может стать таким же небезопасным, как и его абсолютное отсутствие.

Разве каждое сближение мужчины с женщиной приводит к беременности? Девушка с пессимистическим воображением всегда предвидит самое худшее проблемы, личную трагедию. Она избегает сближения, что вызывает у нее состояние неудовлетворенности, постоянный страх перед мужчиной, иногда она остается старой девой, с чувством обиды и одиночества. Избыток воображения может вызвать у человека паралич всяческой деятельности. Такой будет бояться войти в самолет, сесть за руль автомобиля, жениться на красивой девушке со склонностью к полноте, хотя случается — например, после рождения ребенка, что одна женщина толстеет, а другая худеет. Избыток воображения грозит атрофией желания рисковать, любви к новому и необычному, а ведь всякий прогресс связан с риском. Без риска человек не сможет ничего в своей жизни изменить к лучшему. Случается, однако, — и это известно по опыту, — что отсутствие воображения и склонность к риску приносят лучшие плоды, чем избыток воображения, большая осторожность и хитрая расчетливость. Ведь не каждый преступник садится на скамью подсудимых. Существует и такое явление, как отсутствие воображения у полицейского. И настолько же небезопасное явление у полицейского — избыток воображения.

Есть и люди, которым воображение подсказывает образы последствий их поступков исключительно радостные, прекрасные или полезные. Большинство людей обладают воображением, обращенным не к себе, а к другим. Они способны точно предсказать неудачный брак приятеля, воображение подсовывает им художественный образ последствий не правильных шагов, которые совершают близкие или чужие для них люди; и то же самое воображение тут же умирает в них, когда они думают о себе, о своем супружестве, о своих поступках. Воображение — это странное явление, оно может дать человеку крылья, но может и отобрать у него способность к самому коротенькому полету. Оно может быть обращено исключительно на других и оставаться слепым по отношению к самому себе или, наоборот, поворачиваться лицом к себе и слепнуть — к делам других. С воображением нужно поступать осторожно, натягивать ему поводья, как горячему скакуну. Или же пришпоривать его и заставлять бежать быстрее. Воображение помогает людям умным, дураков же губит и оглупляет еще больше.

Клобук был птицей, рожденной в воображении людей, однако Юстыну охватило сильное беспокойство, когда она нашла пустую бочку с пером и лежащую на глинобитном полу веревочку без золотистой курицы с розовым гребнем. Клобук освободил свои птичьи лапы из петли, побрезговал яичницей на грудинке, удобным гнездом в бочке, пренебрег ласками и поглаживаниями — и ушел внезапно в лес или на трясины. Может быть, впрочем, он был обыкновенной курицей и присоединился к другим, разгребающим когтями песок на подворье. Таких золотистых кур с розовым гребешком у Юстыны было много, она даже сама не знала, сколько их ночует в курятнике. Но она предпочитала представить себе, что это Клобук неуклюже убегает по тропинке через лес, иногда, сокращая себе путь, перелезает через поваленные стволы, иногда силится взлететь, но крылья у него слишком маленькие, и он тут же падает на лесную подстилку. Он должен исполнять человеческие желания, потому что, мокрого и озябшего, его пригрел человек, выстелил ему гнездышко и накормил яичницей. Но он пожелал свободы, он хотел быть независимым от людских желаний, побрезговал службой у человека.

В полдень августовского дня, на солнце и ветру, стояла Юстына перед своим домом и, глядя на белые гривы пенящихся волн на озере, тихо плакала. Озеро казалось бесконечной далью, волны на нем росли и крепли, словно через минуту собирались залить всю землю. Роща зеленых деревьев на Цаплем острове то и дело меняла свое положение, Юстыне казалось, что остров то танцует над волнами, то расплывается и исчезает в их глубине. Был, однако, полдень, на заросшем травой полуострове за тем местом, где когда-то вязали плоты, ее ждала корова с выменем, полным молока. Юстына отерла слезы краем ладони, сняла с забора жестяную флягу, села в зеленую лодку и, гребя против волн, поспешила своей каждодневной дорогой. В своем воображении она видела уходящего в лес Клобука, но тут же в памяти появился доктор, и ожило воспоминание о прикосновении его холодных пальцев. Клобук ушел, исполнив желание Юстыны. Ушел, потому что уже не чувствовал себя нужным ей. Ушел, но ведь он не мог, наверное, взять обратно ее желание. Когда она так гребла против волн, в плеске воды, которая разбивалась о нос лодки и мелкими капельками обрызгивала сгорбившуюся от напряжения спину, в воображении ее, как тропинка Клобука, открывалась дорожка надежды, что этой ночью снова в дверях ее дома появится черная тень мужчины, приносящего сладкую смерть. Картина этой минуты походила на большую буханку хлеба. Юстына весь день отрывала от нее малюсенькие кусочки, клала их в рот и питалась ими, наслаждаясь удивительным вкусом. Доктор не пришел прошлой ночью, но она все еще отщипывала от этой буханки и глотала маленькие кусочки — и предыдущей, и еще одной ночи. Потому что воображением можно питаться так же, как настоящей едой, — так долго, как долго остается у тебя эта буханка.