Разбитое зеркало. Как обрести целостность

Холлис Джеймс

Вспоминая о том, что слова, составляющие термин «психопатология», означают «проявление страданий души», мы осознаём, что наружу просачивается кризис историй, конфликт мифов и противостояние сторон, которые соревнуются за полноправное владение душой. Я не из простого любопытства занялся исследованием этого извержения из недр своего существа, мне предстояло либо угомонить этот бунт, либо умереть. Мария-Луиза фон Франц любила повторять средневековый афоризм: «Страдание – самый быстроногий конь, несущий к совершенству». Я не совсем согласен с утверждением о совершенстве, но уверен, что страдание приковывает к себе наше внимание. Долгое время после переезда в Цюрих я не до конца понимал,

что я там делаю, но все же шёл по следу из хлебных крошек через тёмную чащу, и наконец он вывел меня к затейливому узору из смертей и перерождений, внезапных озарений и постоянного противоборства с самим собой и моими незавершёнными делами. Раз всерьёз начавшись, эта работа никогда не прекращается. А если не начнётся, то с жизнью будет покончено, и нам останется только плестись по дороге, постоянно сходя с неё и возвращаясь на то же самое место.

Как только история, которая завела нас в такую даль, изживёт себя, после того как мы устанем от тщетных попыток воскресить в ней былую притягательную силу, мы обнаружим себя в ужасающем «между», в голой пустоши. Здесь нам придётся сложнее всего, потому что без карты мы будем блуждать в пространстве между историями, между богами и между сложившимися представлениями о себе и о мире. Даже когда адаптивные механизмы позволяли создавать вокруг себя всего лишь дешёвую имитацию жизни, они всё равно помогали обрести ясность, определённость и выполнять знакомые команды. Не будь их, мы бы захлебнулись в тревоге или оцепенели бы от депрессии. Мне на ум приходят два примечательных случая, когда я приходил на сеанс к аналитику, садился напротив него, старался подобрать слова, путаясь в своих гордиевых узлах, а потом, так ничего и не сказав, вежливо прощался до следующего сеанса. А однажды, когда я проходил через заключительный этап устных экзаменов перед защитой диплома и меня в течение восьми часов испытывали специалисты разных областей, мой аналитик сказал: «Знаете, вам бы пошло на пользу перестать читать книги». А в другой раз он дал совет: «Садитесь на трамвай, доезжайте до конечной на любом из четырнадцати цюрихских маршрутов, сойдите и прогуляйтесь по лесу. Мать-природа исцелит вас». У большинства, почти у каждого, в жизни бывают периоды полного опустошения. И всё, что остаётся делать – это продолжать двигаться дальше. Как говорил Черчилль, если вдруг окажешься в тёмном лесу, иди и не останавливайся. Юнг был убеждён, что на дне каждой депрессии – а у каждой депрессии есть дно – человек находит задачу, выполнение которой поворачивает его жизнь в новом направлении. Так же я, как и множество других, получил чёткие указания, заглянув в свои самые тёмные душевные омуты.

Накрепко усвоив бессилие детства и до сих пор успешно избегая всевозможных жизненных испытаний, мы не можем поверить, что нашего запаса сил и прочности хватит на смерть и перерождение. (Я называю это «муа-комплексом», от французского «moi», то есть «я».) Чутье мне подсказывало, что я оказался в нужном месте и делал то, что должно, хотя окружающие не могли этого понять. Только оказавшись в одиночестве в этом пространстве, ты встречаешься с душой. Она будто ведёт тебя за руку. Альбер Камю так описал эту встречу: «Посреди зимы я обнаружил у себя внутри вечное лето. И это осчастливило меня. Мне стало ясно, что, как бы сильно ни подавлял меня окружающий мир, некая внутренняя могучая и светлая сила снова вытянет меня наверх».

Когда человек исполняется ощущением присутствия внутри себя чего-то, что по собственной воле целенаправленно вытягивает его наверх, его отношение начинает меняться. И тогда он получает приглашение начать доверительные отношения. Но доверие всегда сопряжено с риском. Помню, как на четвёртом

году жизни в Цюрихе после сеанса психоанализа мне снова приснился сон, в котором повторился этот посыл. Если я провёл здесь уже четыре года, значит, я со всей определённостью был предан делу и старательно трудился, но всё же меня никак не покидало назойливое ощущение, возможно, сомнение, которое из укромного уголка нашёптывало: «Всё это глупости». Но я не мог опровергнуть того, что видел. Мы не можем сознательно выбирать сны или ими управлять. Это нечто приходит к нам, как неведомый гость. Внутреннее противостояние с таинственным Другим, дождавшееся своего выхода. И в это мгновение внутри меня что-то изменилось, образно говоря: убеждённость разума превратилась в чувственный опыт сердца. В этот момент я тоже обнаружил внутри себя вечное лето.

Юнг отмечал, что невроз, которым мы называем глубокий внутренний раскол между инстинктами и обусловленной аккультурацией, суть страдание, пока не раскрывшее своего смысла. В мрачные часы я, подобно многим другим, обрёл смысл, который превосходил любые утраты, любые разочарования, любые неоправдавшиеся ожидания.

Ранее Ницше утверждал, что человек может вынести почти всё, если опирается на твёрдую причину «зачем», дающую смысл всему его существованию. Разумеется, этот экзистенциальный компромисс не удовлетворяет желания эго, и, собственно, по этой причине юнгианская психология никогда не пользовалась большой популярностью. Она не приводит на землю обетованную, даже не даёт короткую передышку от страданий. Разве будет пользоваться спросом метод, который не предлагает эго выгодную сделку или хотя бы равноценный обмен? Любая психология, которая просит человека в каком-то фундаментальном смысле умереть, никогда не сможет отвлечь массы от приёма бесполезных, но зато привлекательных усыпительных средств.

Ещё по этому поводу Юнг писал, что любой реальный сдвиг в психической конструкции требует от эго существенно, порой тотально, изменить свою позицию. В текущем состоянии наше эго демонстрирует фундаменталистские тенденции: страшась неоднозначности, оно требует ясности, определённости и контроля. Эти запросы закономерны, потому что лежат в основе плана лечения эго от замешательства, однако они обречены на провал, потому что реальная жизнь лежит за пределами этих жалких уловок. (По этой причине многие люди, воспитывавшиеся в фундаменталистских традициях, так много страдают и так яростно защищают свои убеждения. Их дух уже перешагнул через оскудевшую панацею паллиативных пророчеств, но эго по-прежнему пугается и сопротивляется, забывая о том, что некогда их же проповедники говорили: «Умри, чтобы жить».)

Юнг рассуждал об этом так: «Повсеместно бытует ложное представление о психоанализе как о “лечении” в больнице, куда можно лечь на какое-то время, а потом выписаться после выздоровления… Аналитическую психотерапию можно описать как реорганизацию имеющейся психической модели отношения к окружающему с помощью врача». Однако никто не обещает, что после этой реорганизации в жизни всегда всё будет гладко. Из-за присущей ей сложности и автономности жизнь всегда остаётся вне нашего контроля. Более того, само слово «лечение» в этих фантазиях вводит в заблуждение. Жизнь – это не болезнь, а невроз – это не раковая опухоль, которую нужно вырезать. То, к чему мы приходим сегодня, нужно обязательно пересматривать завтра, потому как психика – это движущийся поток, и любое, казалось бы, удачно принятое решение сегодня оборачивается проблемой завтра. По этой причине Юнг добавил: «Не существует таких изменений, которые сохраняют свою безусловную актуальность на длительное время. За жизнь нужно браться каждый раз заново».

Конец ознакомительного фрагмента.