Разбитые сердца
Шрифт:
— Как видно, я старею. Некоторые вещи я не в состоянии вспомнить.
— Я тоже тщетно пытаюсь кое-что вспомнить, — отозвался я. — Но, боюсь, мне следует обвинять в этом не возраст, а вино.
— Конечно, ты же еще молод, не так ли? Несмотря на совершенно белые волосы. Что меня беспокоит… Клянусь подножием Христа! — воскликнул он и так шлепнул рукой по бедру, что его мул, наученный горьким опытом военных дорог, как безумный рванулся вперед.
А я подумал: на него нашло прозрение! Эта мысль мгновенно разбудила мою память, и я понял, что меня мучило. Именно на этой дороге, на дороге в Дамаск, апостол Павел был ослеплен великим светом и познал истину. И может быть, — я почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику, — на этом самом месте.
Когда
Перед Хоразином внезапно опустилась тьма, как бывает здесь даже летом, и, найдя воду, мы остановились. Лорд Саксхемский поделился со мной хлебом и сыром из своей сумки, упрекнув меня в непредусмотрительности.
— Нельзя отправляться в путь без провизии, — пожурил он меня. — Никогда не следует рассчитывать на то, чего нет у тебя в руках, — вот мое кредо!
— Если бы вы заменили «руки» «сумкой» и перевели этот девиз на латынь, — заметил я, — то ваш герб был бы еще лучше. — Я сказал это в шутку, но он принял ее всерьез.
— Да, ты прав. Это будет выглядеть внушительнее и вызывать доверие к такому неграмотному человеку, как я. Так и сделаю.
— А я вам помогу, — сказал я и несколько минут перед сном, улыбаясь про себя, потратил на изменение девиза своего спутника. Сократив его до фразы «Рассчитывай только на то, в чем уверен», я с удовлетворением уснул.
На следующее утро нам удалось купить в Хоразине лепешек и свежих фруктов, и я заметил:
— Уверенность — это, конечно, хорошо, но неожиданное иногда оказывается более привлекательным.
Он рассмеялся, соглашаясь лишь наполовину.
— Неожиданное? Так получилось у меня и с Саксхемским поместьем, и с ролью почтового курьера королевской семьи, и со встречей с тобой… — Я снова поймал его вопросительный взгляд.
За разговором мы трусили по дороге и скоро увидели вдали дымку позолоченной солнцем пыли. Это возвращались в Акру предводители провалившегося крестового похода.
В ярком сиянии знойного солнца они выглядели великолепно, поскольку для визита к Саладдину надели лучшие свои одежды. Они приближались, и казалось, что эта сверкавшая многоцветная волна поглотит нас, даже не заметив. А мы, на неказистых мулах, наверное, казались им убогими оборванцами-путешественниками, преграждавшими дорогу. Однако, если вглядеться, было видно, что одежда Альберика Саксхемского соответствовала его положению, хотя и была грязной, пыльной и измятой, потому что он спал в ней не раздеваясь. А я, полупьяный, выглядел в точности так, каким проснулся накануне в полдень, если не считать полотняной тряпки, прикрывающей голову от солнца. Двое рыцарей из сопровождения направили лошадей прямо на нас, громко требуя подобру-поздорову убраться с дороги и подкрепляя свои слова недвусмысленными жестами. Но Альберик, направив мула к обочине узкой дороги, высоко поднял руку и отнюдь не слабым голосом объявил, что везет письмо для его величества английского короля. Ехавшие в первых рядах всадники окружили нас, отделившись от кавалькады, а затем появился Ричард. Угрюмый, с суровым лицом, он придержал коня, взглянул в нашу сторону и спросил:
— Кто назвал мое имя?
Какой-то всадник в полных боевых доспехах — я не видел его лица и не знал имени — тронул вперед свою лошадь со словами:
— Будьте осторожны, сир. Не забывайте о том, что я вам говорил.
Но Ричард уже узнал меня, и лицо его просветлело.
— О, Блондель, ты тоже приехал предостеречь меня?
Прежде чем я успел ответить, прозвучал резковатый голос Альберика Саксхемского:
— Нет, сеньор, он показывает мне дорогу. Я привез вам письмо от вашей матери. — Голос его странно изменился, когда он сказал главное: старинный род Элеоноры, огромное наследство, два королевства и все прочее затмил тот единственный факт, что в свое время она, как обычная женщина, зачала и родила сына. «Ваша мать» — эти два слова исчерпывали все. Он полез в карман, извлек письмо, и я с ужасом увидел, что на нем были пятна от сыра.
Ричард шевельнул поднятым пальцем в сторону тех, кого насторожила остановка. К нему подъехал Хьюберт Уолтер.
— Уолтер, вести из Англии.
Милорд Солсберийский натянул повод, а рыцарь в доспехах, тронув лошадь, занял место с другого бока Ричарда.
Ричард снял расшитые жемчугом перчатки, осторожно сломал печать на конверте, машинально попытавшись стереть с него жирные пятна, вынул письмо и стал читать — поначалу с мрачным видом, хмурясь и покусывая губу. Потом внезапно расхохотался так, как не смеялся с того вечера в Вифании.
— Почитайте, Уолтер! Мой братец так озабочен моим отсутствием, что даже предлагает жениться на французской принцессе!
Хьюберт Уолтер, мужественный воин, был еще и ученым человеком. Он быстро пробежал глазами письмо и, дойдя до последней строчки, сказал:
— Милорд, это действительно серьезная новость. — Он поднял голову и посмотрел на своего хозяина глазами, полными сочувствия.
— Серьезная новость, — согласился Ричард, и только глупец не видел бы, что новость эта уже заставила активно заработать его ум и вернула присущую ему решительность и энергию.
— К счастью, — заметил Уолтер, следуя очевидному ходу мыслей, — мы уже возвращаемся домой. — Он снова посмотрел на Ричарда и быстро отвел глаза. Белая тень ярости исказила его губы. — До этой минуты, — горячо проговорил он, — я никогда не жаждал папского престола, теперь же, будь я папой, с удовольствием отлучил бы их обоих!
Ричард снова громко расхохотался своим лающим смехом.
— Это очень оскорбило бы Филиппа! А Иоанн много лет назад сам отлучил себя от церкви. Ну да ладно. — Следов смеха на его лице как не бывало. Он загрустил, задумался, тронул лошадь и некоторое время ехал молча. — Послушайте, Уолтер, — наконец заговорил он снова, — с той минуты, как я высадился, после смерти Болдуина, вы были моей правой рукой, моим правым глазом. Мы всегда соглашались друг с другом во всем, кроме разве что самых тривиальных вещей. И теперь, умоляю вас, выполните мою просьбу без вопросов и возражений. Посадите всех на корабли, погрузите, по возможности, все снаряжение и отправляйтесь в Дувр. Оставьте королеву и мою сестру в гарнизоне Акры на попечение Стивена Тернхема и по пути домой встретьтесь с Гаем Кипрским. Поговорите с ним, расскажите все, дайте ему понять, что он остался на последнем рубеже. Поддержите его, Уолтер, свяжите с Акрой и с дорогой паломников. И еще: в Яффе я одолжил Джонатану Аданскому сорок крон. Получите их и отдайте Альжене, в погашение моего долга. — Он улыбнулся, подняв лицо и смахивая с век пыль. — Я думаю, что больше ничем не обременю вас, мой дорогой друг. Если бы я мог сделать вас Папой, клянусь распятием Христа, я так и поступил бы, но это не в моей власти. Я назначаю вас на место Болдуина! Милорд Кентерберийский, угодно ли вам выполнить те небольшие поручения, которыми я вынужден обременить вас? — Последние фразы он проговорил с совершенно обезоруживавшей интонацией, проявляя удивительную для него чуткость к тому, что собеседник мог подумать, будто просят о трудной услуге, предлагая существенное вознаграждение. Фактически так и было, но Хьюберт Уолтер первый с искренним изумлением понял это и скрыл под маской легкости, на которую не обратил бы внимания разве только невежественный простолюдин.
— Вы же осуждали посвящение в рыцари на поле брани! — сказал Хьюберт Уолтер. — Не лучше ли отложить возведение меня в новый сан до тех пор, пока я не выполню ваши поручения, сир? А, кстати, где вы будете в это время сами?
— В Англии. Я намерен застать их всех врасплох. В сложившихся обстоятельствах я не могу добираться до Марселя морем, через Францию, им это известно. Они воображают, что я буду, сражаясь с волнами, тащиться вокруг побережья Испании и через Бискайский залив, а я свалюсь им на голову на несколько недель раньше, чем они ожидают! Доплыву до Триеста, затем по суше доберусь до Аугсбурга и Майнца, а потом вниз по Рейну. Кратчайший и самый быстрый вариант.