Разборка (Пропавшие без вести)
Шрифт:
У меня были большие сомнения в том, что мы сумеем перехватить Калмыкова. У Тюрина тоже. Но выбирать действительно было не из чего.
– Не перехватим - значит, не судьба, - подвел он итог.
Боцман оказался на Истре раньше всех. Муха застрял у милицейского поста на выезде из Москвы и "мерс" Мамаева потерял. Пока я на "Террано", а Тюрин на своей "Вольво" пробивались к Дмитровке сквозь вечерние пробки, Артист был уже на полпути к поселку.
Боцман доложил:
– Вижу "мерс". Иду следом.
Через четверть
– Он оставил "мерс" у почты, пошел пешком.
– Веди до места, - приказал я.
Через час все мы были возле особняка Мамаева и рассредоточились по периметру. Тюрин остался в "Вольво" на повороте к поселку, чтобы предупредить нас, если появится машина с Калмыковым. Во дворе не было никакого движения. Окно второго этажа было слабо освещено. Иногда на стекло падали тени: мужская и женская. Потом свет погас.
Около полуночи во дворе завелась машина. В нее села какая-то женщина, я успел увидеть ее при свете плафона в салоне. Открылись ворота, машина свернула к центру поселка.
– Белая "шестерка", - передал я Тюрину.
– Двое: водитель и женщина.
Через двадцать минут пиликнул мой мобильник.
– Ничего не понимаю, - сообщил Тюрин.
– В машине Люська. Сказала, что едет в Москву.
– Чего же тут непонятного?
– Она не знает, почему она едет в Москву.
– Как это не знает?
– А так. Она спала, потом вдруг проснулась. И поняла, что ей нужно ехать в Москву. Оделась, вышла и села в тачку.
– А Мамаев?
– Спит.
– Он остался один?
– Нет, там сторож.
– Какой сторож?
– Она говорит: таджик. Он работал с турками. Высокий, худой... Твою мать!
– сказал Тюрин.
– А ведь это и есть... Мои действия?
– Оставайтесь на месте, перезвоню.
Я набрал номер мобильника Дока.
– Ты где?
– У себя, - ответил он.
– У себя дома? Или у себя в госпитале?
– У себя в центре. Дежурство.
– Слушай внимательно. Дежурство кому-нибудь передай. Сам садись в тачку и со страшной силой жми в Москву. Адрес Галины Сомовой знаешь?
– Знаю.
– Бери ее, бери Игната и вези их на Истру. На выезде из Москвы сразу за постом на Дмитровке увидишь справа темно-вишневую "Вольво-940". В ней будет Тюрин. Дальше поедешь за ним.
– Я буду в Москве не раньше двух ночи. Они будут спать. Удобно ли? усомнился Док.
– Удобно.
– Он?
– Да, - сказал я.
– Здесь. Поспеши.
– Еду.
Я перезвонил Тюрину и сказал, где он должен встретить Дока.
– Темно-синий "Мерседес" сто двадцать четвертой модели. Доктор Перегудов. С ним будет Галина Сомова и ее сын.
– Понял тебя, - ответил Тюрин.
– Как только встречу, сразу позвоню.
Я посмотрел на часы. Ноль тридцать.
Мамаеву осталось жить восемь часов.
В два тридцать Док сообщил:
– Я в Сокольниках.
Мамаеву осталось жить шесть часов.
Потом пять.
Потом четыре.
Начало рассветать. С водохранилища натянуло тумана. Сосны стояли в нем, как в вате. Золотой свечечкой теплилась в тумане береза возле мамаевского особняка.
Проснулись и запиликали, зазвенели на разные голоса лесные пичуги. Вороны сидели, нахохлившись, на ветках сосен и каркали. Одна каркала как-то особенно пронзительно и противно.
Муха послушал и удивленно сказал:
– Вы слышите, что она кричит?
– Что?
– спросил Боцман.
– Она же кричит: "Блядь! Блядь!"
– Ну тебя в жопу!
– сказал Артист.
– У тебя извращенный слух!
– Нет, вы послушайте, послушайте!
– настаивал Муха.
Мы послушали.
– И в самом деле, - озадаченно согласился Боцман.
И как бывает всегда, когда в чернильном пятне человек увидел какой-то рисунок и после этого ничего другого больше не видит, так и мы ничего больше не слышали в пронзительных криках этой вороны.
Док не звонил. На мои звонки отвечал приятный женский голос:
– Сожалеем, но абонент временно недоступен.
Тюрин сидел возле поста на Дмитровке и звонил каждые полчаса. Я отвечал ему, как справочное аэропорта:
– Ждите.
Док прорезался только в пять пятьдесят утра.
– Выезжаем, - сказал он.
– Почему не звонил?
– Не мог.
– Почему отключил мобильник?
– Там, где я был, мобильными телефонами не пользуются.
– Где ты был?
– В коридоре реанимации.
– О Господи!
– сказал я.
– Сомов?
– Да. Галя и Игнат со мной.
– Двести?
– Да.
"Груз двести"!
Есть ли сейчас хоть кто-то в России, кто не знает, что это значит?
– Могу я рассказать им все?
– спросил Док.
– Да.
Мамаеву осталось жить два часа.
В шесть сорок позвонил Тюрин:
– Встретил. Едем.
Час двадцать осталось Мамаеву. Час. Сорок минут.
Я набрал номер мобильника Тюрина.
– Вы где?
– Проскочили Шереметьевку.
Не успеют.
– Пойдемте, - сказал я Артисту, Мухе и Боцману.
Мы вошли в дом.
V
Посередине просторного зала, обшитого светлым деревом, на светлом паркете стояло красивое мягкое кресло с высокой спинкой и резными деревянными подлокотниками в виде каких-то морских чудищ. В нем сидел Мамаев. Он был ничем не привязан, но сидел прямо, откинувшись к спинке, положив руки на подлокотники, держа колени вместе и глядя перед собой. Его грубое, бледное в свете туманного утра лицо было исполнено отрешенности. Полосатая пижама делала его похожим на узника тюрьмы Синг-Синг, ожидающего казни на электрическом стуле.