Раздел имущества
Шрифт:
Родители одного из тех, кого он уже отыскал, истерически сообщили об этом моим родителям.
— Почему он мстит за тебя? — напрямую спросила мама.
— Влюблен. Вот и все.
— Вот и все?!
Узнав о моем первом женском завоевании, мама очередной раз возликовала. Она всегда беспокоилась о том, могут ли у неполноценных ног ее дочери быть поклонники. Утешая себя, мама говорила, что в моих недугах, бесспорно, есть некоторая пикантность, интригующая непохожесть.
— Разумеется, — привычно соглашался с ней папа. — Отклонение
— это самобытность, оригинальность.
Хотя пилюлями, массажами и консультациями профессоров они все же старались лишить меня той интригующей самобытности, в которой, как в бороде Черномора, таилась моя главная сила.
На примере Федькиной страсти я поняла, что истинные чувства действительно понятны без слов: он ни разу не обмолвился о своей слабости. Но свою силу устремил мне на помощь: почти все мальчишки во дворе оказались избитыми.
— Мы можем быть спокойны: ничто человеческое не обойдет Верочку стороной! — восхищалась мама. — Бесспорно... Теперь уже окончательно и бесспорно!
— Это взаимное или одностороннее чувство? — вполголоса поинтересовался папа.
— Одностороннее, — ответила я.
— Всегда стремись к этому! Одностороннее движение даже на улице безопаснее, — поощрила меня мама. — Пусть лучше они... — Она взглянула на папу. — Пусть лучше они вкладывают эмоции и выкладывают свои нервные клетки!
Когда я вышла в другую комнату, бабушка еле слышно сказала:
— Почему надо так восхищаться? Это же оскорбительно.
— Человек, в котором подозревают какую-либо неполноценность, — тоном экскурсовода начал разъяснять папа, — всегда хочет опровергнуть подобное мнение. И это сильнейший стимул!
— А в ком подозревают неполноценность? — уже обычным голосом, не боясь, что я услышу, и продолжая свой метод лечения, спросила бабушка.
Мамина мама, узнав о Федькиной страсти, сказала по телефону, что в мои годы она еще никому не позволяла «себя любить».
— К сожалению, он драчун, — сказал папа таким тоном, будто речь шла о женихе, которому придется отказать от дома. — Драчун, к сожалению.
— Разве Айвенго или, допустим, герои... «Всадника без головы» не были драчунами? — вопросом ответила бабушка. — Они, насколько мне помнится, оставались без головы, потому что дрались за честь. И Федька не лезет в бой просто так... Ничего страшного!
— Плохой человек не может полюбить в столь раннем возрасте. И с такой силой! Анисия Ивановна, как всегда, абсолютно права, — вступила в разговор мама.
Папа сник, поскольку мамины аргументы были для него неопровержимыми.
Меня это порой раздражало. Но в данном случае я согласилась с мамой.
Однако, когда через несколько дней обнаружилась очередная Федькина жертва и ее родители не пожелали молчать, папа, как бы беря реванш, заявил:
— Надо с ним всерьез побеседовать. Побеседовать надо...
— О чем? — поинтересовалась бабушка.
— О том, что его любовь должна быть бескровной.
— Разве он кому-нибудь говорил про любовь?
— Не говорил... Но о ней знает весь двор! И Вера выглядит вроде бы соучастницей. Ведь из-за нее он угрожает... И даже в отдельных случаях бьет. Даже бьет!
— Это скверно, — согласилась бабушка.
Приободренный папа выдвинул новое предложение:
— Надо побеседовать с его родителями. Все, знаете, были молодыми.
Все, знаете, были... И помнят!
Тут я вошла в комнату, где происходил разговор, заплетающейся походкой.
Увидев это, папа взметнул руки вверх:
— Я не буду беседовать. Не буду. Обещаю тебе! Только не трать свои нервы.
Я начала «отходить». И проследовала к окну уже более твердым шагом.
Тогда, обращаясь ко мне, папа громко продолжил:
— Пойми... его интимное чувство не должно производить шум на весь дом.
— Почему?! — вмешалась в разговор мама. — Пусть знают, что в нашу
Верочку можно влюбиться.
— Разве в этом кто-нибудь сомневается? — тихо сказала бабушка. — Она имеет защитника? Ничего страшного!
— По крайней мере для нее, — согласилась мама. — Анисия Ивановна, как всегда, права. — И крикнула в папину сторону: — Просто не верится, что ты ее родственник!
Я подошла к двери, возле которой вновь дымила не замечавшая меня женщина.
— Зачем же делить-то, Коленька? — донесся близкий к рыданию голос матери. — Я ведь скоро...
— Всех нас в два раза переживет! — отреагировала дебелая женщина.
И я поняла, что мужчина, выдавленный из тюбика, — ее раб.
— Что там делят? — спросила я.
Она была до того возбуждена, что выдохнула дым мне в лицо:
— Что делят в суде? Имущество!..
У бабушки была старшая сестра. Ее звали тетей Маней.
— Старшая, но нестарая, — объяснила мне бабушка. — Выглядит куда лучше меня: всю жизнь прожила в деревне. Воздух такой, что пить можно. И спокойная она. Ни разу криком себя не унизила.
— Как раз это опасней всего, — включился в разговор папа. — Опасней всего... Человеку необходимо разрядиться: крикнуть, выругаться, что-нибудь бросить на пол. Иначе внутреннее самосожжение происходит...
Самосожжение!
Грамоте тетя Маня научилась поздно, уже в зрелом возрасте, и поэтому очень любила писать письма. Бабушка читала их вслух, а мама и папа делали вид, что им интересно.
Мама иногда даже переспрашивала:
— Сколько... сколько она собрала грибов?
Бабушка находила соответствующее место в письме.
— Сколько она наварила банок варенья?
Бабушка вновь водила пальцем по строчкам.
Мама могла бы и не интересоваться этими цифрами, потому что все засоленные тетей Маней грибы и все сваренное ею варенье отправлялось по нашему домашнему адресу.