Раздевайся, Семёнова!
Шрифт:
Я оглянулась на парня, который уже успел снять капюшон и, не удержавшись, громко ахнула.
Ложкин! Чертов мудак Ложкин. Ухмыляясь, он помахал мне рукой.
– Здорово, подруга бывшей!
– Что ты несешь? – прошептала я, вновь поворачиваясь к Грачевой. – Какая фотография?
Ритка весело засмеялась.
– Самая что ни на есть профессиональная. Мой фотограф одолжил аппаратуру, а фотографировать я давно умею. Ложкин тебя поцелует – страстно и на фоне кровати – и мы пошлем фотку Знаменскому, вдогонку твоему сообщению, что отныне у тебя новый бойфренд – помоложе
– Рита… Валера… – проникновенно сказала я, взывая к их рассудку. – Он ведь убьет вас. Возможно, что и в буквальном смысле, но выгонит уж точно… Вы не понимаете, что вы де…
– Давай! – скомандовала вдруг Ритка, целясь в меня камерой.
– Чего давать? – опешила я.
Но это был приказ не мне. Не говоря ни слова, Ложкин в одно мгновение оказался рядом, развернул меня боком к Грачевой и прижал к дверце шкафа. Не давая опомниться, схватил снизу за лицо, сжимая щеки пальцами и заставляя слегка приоткрыть губы… и поцеловал. Ритка быстро защелкала объективом.
Глава 30
Первое, что я почувствовала при вторжении в собственный рот, был вовсе не страх, что меня выставят перед любимым бог знает кем.
Я почувствовала обиду. Жгучую, злую обиду.
Меня ведь никто, кроме Знаменского, не целовал. Никто, кроме него, не прикасался ко мне в этом смысле – не трогал мое лицо пальцами, не прижимался своими мерзкими губами к моим. Не пытался просунуть язык поглубже.
Никто до этой минуты.
Я вдруг почувствовала себя грязной. Порченной.
Укусив Ложкина за губу, я оттолкнула его… вернее попыталась оттолкнуть. Но не смогла. Рывком он развернул меня, выкрутил обе мои руки за спиной, прижал к шкафу и так держал, пока Грачева быстро обрамляла на компьютере фотографию, обрезала мужские пальцы на моих щеках, чтобы казалось, что я целую Ложкина по доброй воле. Потом она залезла ко мне в сумку, вытащила мобильник и, присоединив к компьютеру, закачала туда фотографию, чтобы выглядело так, будто она снята телефоном.
– Давай-ка посмотрим, как вы друг с другом общаетесь… – усевшись по-турецки на кровать, она принялась копаться в сообщениях.
Курица! Тупая, самовлюбленная курица! – ругала я себя. Как я могла так проштрафиться? Приперлась сюда королевой – думала, во всем разобралась, всех поняла и перехитрила. А сама застыла, как испуганный кролик, под натиском этого говнюка, который сейчас ухмылялся и шептал мне в ухо всякие мерзости.
– Ложкин, тебя ж Знаменский на ленточки порежет, – пообещала я в ответ на его откровения – он, оказывается, никогда не знал, какая я «горячая штучка».
Ложкин загоготал.
– За что порежет? За то, что я целовался со своей девушкой? Которая сама же дала ему отставку? Ритка, у тебя ведь получилось все оформить, как надо?
– Еще как… – рассеянно ответила Грачева, копаясь в моем телефоне. – Ага, значит он называет тебя «детка»… А ты его…
Я дернулась, изо всех сил пытаясь вырваться. Но все чего добилась – меня еще плотнее прижали к шкафу и просунули ногу между колен.
– Сейчас, «детка»,
– Ложкин, ты там не особо горячись-то… – не глядя, пробормотала Грачева, уже строча сообщение. – А то как бы тебя тоже не загребли… со Знаменским за компанию.
Если бы я не была занята тем, что изо всех сил пыталась влупить Валерке ногой, я бы удивилась – с какого перепугу она его останавливает? Но я была занята именно этим, а еще через секунду мне это удалось.
Маленькая комната буквально взорвалась воплями и визгами. Подняв в победном жесте руку, Грачева закричала – «есть!», Ложкин, получив пяткой в пах, заорал от боли, я тоже закричала – корчась и падая, этот мудила сильно потянул меня за волосы.
Вырвавшись, я кинулась к Грачевой. Ложкин парень довольно сильный, но завалить девчонку моей комплекции – дело пары секунд. И не таких заваливали. Через секунду Ритка уже визжала по другому поводу – схватив ее за горло и отобрав мобильник, я врезала ей кулаком в нос.
Шатаясь, встала, открыла сообщения.
– Ах ты сволочь…
Внезапно весь запал куда-то улетучился.
Нащупав рукой стул, я бессильно опустилась на него, не веря, что фотография могла получиться до такой степени естественной. Что, нащелкав как следует копий, можно вот так искусно подловить момент, когда я одновременно моргаю и отклоняю назад голову, пытаясь отодвинуться – создавая полную иллюзию страстного и вполне добровольного поцелуя.
И сейчас на эту фотографию, наверняка, смотрел Знаменский.
Но это еще было не самое страшное.
Под фотографией висело сообщение.
«Солнце, извини, но у нас ничего не получится. Я люблю другого и поняла это только сейчас. Прости меня».
***
Я знала, что он поверит. Если бы тон сообщения был каким-нибудь другим – наглым, вызывающим… не моим… – тогда была бы надежда, что подумает, что это подстава.
Но Грачева постаралась. Просмотрела предыдущие сообщения в нашей переписке и нашла все-таки то одно, где я называю его не по имени, а ласково – «солнце». Вот «солнце» и получило отставку в привычным ему обращении.
А про фотографию вообще можно было поплакать. Даже если бы Грачева не обрезала держащие меня за щеки пальцы, она выглядела бы настоящей.
Все было кончено. Знаменский не простит меня – даже выслушать не захочет. Воспримет это как мою очередную придурь, навроде бросание вазами или пощечин, которыми я его успела наградить в избытке. Не зря ему пришло в голову ляпнуть про психотерапевта – там, в кабинете у декана – он ведь и впрямь считает меня достаточно чокнутой, чтоб выкинуть такой вот фортель. А прибегу к нему потом в слезах, попытаюсь убедить, что ничего не было – решит, что я поссорилась со своим новым парнем и бросаюсь обратно в его объятья.