Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны?
Шрифт:
В дальнейшем на помощь Киму пришел Мао Цзэ-дун, предложивший послать в Корею войска китайских добровольцев. Сталин снова не стал возражать напрямую, но от серьезной помощи добровольцам отказался. Тогда «Мао решился на блеф. Он ответил Сталину, что большинство членов Политбюро ЦК КПК выступают против высылки войск, а для детального объяснения ситуации в Москву срочно вылетает Чжоу Эньлай (министр иностранных дел КНР. — А. Е.). Встреча Чжоу со Сталиным произошла в Сочи 10 октября. В соответствии с полученными от Мао инструкциями Чжоу фактически представил ультиматум. Китай, говорил он Сталину, с пониманием отнесется к желанию СССР, если Россия… обеспечит поставки
В результате китайцы пошли воевать без существенной поддержки со стороны СССР. Им, конечно, удалось спасти коммунистический Пхеньян, но авантюра Кима потерпела поражение. При этом китайские добровольцы понесли огромные потери (во время боев погиб и сын Мао). А Сталин сумел избежать грандиозной, макрорегиональной геополитической революции.
В принципе сталинская внешняя политика была почти идеальной. Любой шаг «влево» или «вправо» грозил либо впадением в левацкий авантюризм, либо сдачей всех государственных позиций. Сталин не подчинялся Западу, но и не шел с ним на революционный конфликт. Он выступал за, выражаясь по-современному, многополярный мир. Многополярный не только в цивилизационном, но и в идеологическом отношении. Данный курс следует считать продолжением курса внутриполитического.
Контрреволюция: немного теории
Постараемся разобраться со спецификой сталинского отношения к революции. Революцию, как и любое явление в природе и обществе, надо рассматривать с точки зрения диалектики, «науки о развитии». Все в мире противоречиво, двойственно. Как и всякая другая «вещь», революция несет в себе свою же собственную противоположность, которая по мере развития процесса активно на него влияет, усиливается и в конечном итоге приводит к созданию некоего гибрида. Возникает контр-революция (именно так — через дефис), характеризующаяся причудливым сочетанием «старого» и «нового». Причем соотношение этих начал может быть самым разным. Порой происходит так, что революция уже как бы начинает работать против самой себя, используя некие новые социальные и политические технологии, родившиеся на начальном этапе процесса. Наиболее известные примеры — канцлерство О. Кромвеля, империя Наполеона, правление Сталина. Во всех трех случаях имело место быть наращивание контрреволюционных процессов по мере развития самой революции.
Революция становилась все более консервативной и национальной, сбрасывая с себя различные нигилистические пласты и стремясь оставить лишь то «новое», что способствует укреплению страны и нации. В общем, подобная эволюция неудивительна. Революция только тогда и побеждает, когда правящая элита становится совершенно неспособна к управлению государством, то есть объективно (вне зависимости от своего желания) превращается в антинациональную силу. Поэтому любая революция объективно национальна в том смысле, что она устраняет препятствие на пути нации, дает ей саму возможность идти вперед. Другое дело, что направление своего пути революция выбирает неправильно и лишь потом вносит необходимые коррективы. Можно даже сказать так — любая революция обречена начаться именно как антинациональный, по преимуществу, процесс. Почему? Это вопрос особый.
Вся соль вопроса в том, что любой, даже самый выродившийся и самый антисоциальный режим («строй», «порядок») является не грязевым наростом на теле национального организма, как думают революционеры, а его, организма, неотъемлемой частью. Нельзя сменить строй и не разрушить общество. В начале каждой революции происходит переплавка всего и вся, в ходе которой смерть рождает новую жизнь. Это и есть тот «ужас революции», который пугает консерваторов, но без которого (увы!) невозможна жизнь нации.
Так вот, на первоначальном, хаотическом этапе революции патриоты, думающие о созидании, усилении страны, ее возглавить не могут. Патриот, «убивающий» свою нацию, пусть даже и с благой целью, — нонсенс. Он, конечно, может и должен диалектически сочетать разрушение и созидание, но доминировать все равно будет позитив. Поэтому руководить революцией на разрушительном этапе могут только нигилисты. Они сразу задают революции «неверное», «антинациональное» направление, которое потом приходится менять новой когорте революционеров.
Это происходит тогда, когда революция начинает превращаться в контр-революцию, подавляя свое нигилистическое начало, но не отказываясь при этом от самой реставрации прежних форм. Тогда и только тогда на арену могут выходить настоящие патриоты, консерваторы новаторского склада, консервативные революционеры. У них появляется шанс стать революционерами по отношению к самой революции, оседлать ее и направить в нужном направлении.
Итак, патриоты и созидатели не могут возглавить революцию на ее первом этапе. Но тогда впору задаться вопросом — как же им быть в данном случае? Не правильнее ли сохранять жесткую оппозицию к ней?
Действительно, у многих патриотов практически всегда возникает желание занять место в рядах реакции, контрреволюции (без дефиса), которая апеллирует к позитиву, обличая нигилизм революционеров — во многом совершенно оправданно. Но, как это ни парадоксально (на первый взгляд), в данном случае патриот объективно, вне зависимости от своего желания занимает антипатриотические позиции. Ведь революция уничтожает то, что уже сгнило окончательно и бесповоротно, открывая дорогу' для дальнейшего развития. Препятствовать этому и бессмысленно, и вредоносно. Можно легко оказаться на содержании у геополитических противников своей страны, обеспокоенных возможностью ее прорыва к новым рубежам. (Такой прорыв происходит неизбежно. Например, английская и российская революции при всех вредных нигилистических последствиях, провели промышленную модернизацию своих стран.) Они работают как с революционерами, пытаясь максимально использовать нигилистические моменты самой революции, так и с реакционерами. Последних геополитический противник пытается задействовать так, чтобы они воспрепятствовали любому развитию революции — в том числе и такому, которое ведет к ее перерастанию в позитивную контр-революцию.
Подобным образом Англия поддерживала французских роялистов, а Антанта — российских белогвардейцев. Подобным же образом гитлеровцы использовали русских фашистов и монархистов красновского образца. И очень часто реакционеры оказываются в одной упряжке с теми революционерами, которые стремятся вести революцию по нигилистическому пути. Здесь можно вспомнить о французских якобинцах, которые боролись против контр-революционера Наполеона в союзе с теми же самыми роялистами и на денежки той же самой Англии. Менее характерный, но все же показательный пример — антисталинизм русских крайне правых эмигрантов, который объективно смыкался с антисталинизмом троцкистов и прочих «пламенных революционеров». И в том и в другом случае имело место быть сотрудничество с геополитическим противником. Ультраправые работали на Германию, ультралевые — на США и западные демократии.
По всему выходит, что националист не может связывать свою судьбу ни с революцией, ни с контрреволюцией. Уже на самом первом этапе развития революционного процесса он должен думать о том, как ему действовать в тех условиях, когда указанный процесс перейдет в свою позитивную, контрреволюционную фазу. Задача патриота — подтолкнуть революционную власть в нужном направлении. Именно такую задачу в 20—30-е годы поставили перед патриотами страны эмигранты-младороссы (Союз «Молодая Россия», позже преобразованный в Младоросскую партию).