Разгневанная земля
Шрифт:
Риварди, родом из Прессбурга [3] , учился тогда в Пештском университете, но в 1832 году, незадолго до завершения университетского образования, вынужден был покинуть Пешт и вернуться на родину: болезнь отца, мелкого комитатского чиновника, лишила семью средств к существованию, и старшему сыну, Ласло, пришлось бросить учение, чтобы искать в Прессбурге заработка. Тут-то и произошла его встреча с Кошутом при самых неожиданных обстоятельствах.
Хозяин дома, в котором жили Риварди, потребовал через суд их выселения
3
Прессбург — немецкое название Братиславы, столицы Словакии.
— Кто может за вас поручиться? — прервал его судья.
Студент смотрел растерянно, не понимая вопроса.
— Я спрашиваю вас, кто поручится суду, что вы действительно погасите свой долг вовремя? Если у вас найдётся поручитель, владелец дома согласен отсрочить платёж на один месяц.
Ласло понял теперь, чего от него требовали. Поручителя он назвать не мог. Судья на это и рассчитывал, однако счёл нужным добавить:
— Подумайте, я подожду… — и принялся заранее писать решение.
— Я ручаюсь, что этот человек в течение двух месяцев заплатит домохозяину всё, что с него причитается.
Риварди с недоумением перевёл взгляд в ту сторону, откуда послышался уверенный голос.
Он увидел стройного молодого человека, немногим старше его самого. Голова незнакомца была красиво посажена на высокой шее, зачёсанные назад тёмно-русые волосы открывали высокий, чистый лоб. Риварди запомнился правильной формы нос с тонко вырезанными ноздрями, небольшой рот, тёмно-голубые глубокие глаза. Во всём облике незнакомца была какая-то редкая гармония.
— Вы хотите дать поручительство, господин Кошут? — с нескрываемым изумлением обратился к нему судья.
— Да, я готов немедленно подписать обязательство, что уплачу долг Риварди, если он сам этого не сделает в течение двух месяцев.
— Вы опытный адвокат, господин Кошут, и хорошо знаете закон, который, однако, не даёт судье право без согласия кредитора отсрочить платёж на длительный срок… Господин Лукач, — обратился судья к домовладельцу, — согласны ли вы отсрочить погашение долга Риварди на два месяца?
— Господин судья! — возразил Кошут, опередив Лукача. — В законе сказано, что судья вправе самостоятельно, и даже при несогласии кредитора отсрочить квартирную плату на один месяц. В данном же случае, как вы сказали сами, согласие кредитора имеется. Таким образом, за вами, господин судья, сохраняется право предоставить со своей стороны ещё один месяц без согласия кредитора.
— Ого, господин Кошут, — сказал судья, — вы уже — заговорили не как поручитель Риварди, а как его адвокат, и я должен признать, что ваше толкование закона не лишено остроумия и логики…
— Я протестую! — загудел густым басом домовладелец, поднявшись со своего места. — Я согласен на один месяц отсрочки, но ни на день больше!
— Да, да, господин Лукач. — Судья поспешил успокоить истца. — Частная собственность священна, и закон охраняет ваши права как владельца дома. Ваш должник получит отсрочку не более чем на тридцать дней, если господин Кошут представит письменное поручительство.
Кошут подошёл к столу судьи и молча подал требуемый листок.
Находившиеся в зале суда люди с изумлением смотрели на Кошута. Он между тем первый подошёл к Риварди и сказал:
— Прошу вас, никаких выражений благодарности. Услуга, которую я вам оказал, невелика, и вам, я уверен, представится не один случай отплатить мне той же монетой. Кстати, вы можете, не выходя из этого здания, частично со мной расквитаться. Мне необходимо срочно переписать объёмистое обвинительное заключение по одному делу, и, если такая работа вас устраивает, прошу, не откладывая, приступить к делу. Переписка найдётся и впредь, если ваш почерк достаточно разборчив.
Вся эта картина первого знакомства с Кошутом ожила в памяти Риварди. Так началась его карьера переписчика. Кошут остался доволен тщательной работой Риварди и вскоре привлёк его к делу, которое нашумело на всю Австрийскую империю.
В те годы австрийское правительство запрещало публиковать отчёты о заседаниях Государственного собрания и о спорах, происходящих там между сторонниками государственной самостоятельности Венгрии и приверженцами существующего положения. Венгерские патриоты жадно ловили проникавшие оттуда слухи о выступлениях оппозиции, которая всё чаще и чаще поднимала голос против австрийского гнёта. Сведения поступали очень скупо и порой в искажённом виде. Тогда Кошут изобрёл остроумный способ оповещать страну о том, что делается в стенах венгерского парламента.
«Запрещено печатать в газетах отчёты о прениях в Государственном собрании, — писал Кошут своему приятелю, — но никто не запрещал сообщать в письмах то, что я каждый день здесь наблюдаю. Вот мне и захотелось рассказать тебе о вчерашнем моём споре с графом Сечени насчёт того, каким путём следует добиваться раскрепощения крестьян».
Дальше следовал подробный отчёт о том, что произошло в Государственном собрании за истёкшую неделю. Речи депутатов Кошут излагал живым, волнующим языком, сопровождая их комментариями более выразительными и резкими, чем сами выступления.
Предупреждённый заранее, приятель Кошута тотчас переписал письмо в нескольких экземплярах и разослал своим друзьям и знакомым. Те, в свою очередь, переписывали эти сообщения и отсылали своим друзьям в другие города.
Эффект получился потрясающий. Письма передавали из рук в руки; их переписывали, читали вслух. Они стали действенным оружием в борьбе венгерских патриотов за независимость Венгрии.
Чтобы придать делу широкий размах, Кошут стал сам рассылать письма в нескольких экземплярах, причём организовал переписку их тут же, в Прессбурге. Друзьям Кошута оставалось только распространять эти письма. Так началось своеобразное издание рукописной газеты, наделавшей много шума.