Разговор в ночи
Шрифт:
Пристально поглядев вниз, на лужайку, он перевел взгляд на фотографию, совсем ветхую, пожелтевшую от времени.
Да, да, оно самое! От этого образа у него началась резь в глазах, а потом и в сердце. Его трясло, как от нещадных ударов, когда он, не выпуская альбома из рук, оперся на подоконник и почти выкрикнул:
— Эй, ты! Как ты посмела сюда вернуться? Как посмела прийти молодой? Как посмела явиться в таком обличье? Бродишь ночами по моей лужайке, как девушка-недотрога! Да ты отродясь не была молодой! Никогда! Будь проклята, будь трижды
Но он этого не выкрикнул и вообще не произнес ни звука.
Зато в его глазах что-то полыхнуло, как сигнальный огонь.
Плач прекратился.
Девушка посмотрела наверх.
И в этот миг альбом выскользнул у него из пальцев и полетел из распахнутого окна на землю, как бьющая крыльями ночная птица.
С приглушенным криком он развернулся и побежал вниз.
— Нет, нет, — вопил он что есть мочи. — Я совсем не то хотел… Вернись!
В считанные секунды он скатился по лестнице и оказался на крыльце. У него за спиной ружейным выстрелом хлопнула дверь. Этот грохот пригвоздил его к перилам, ровно на полпути к лужайке, где теперь оставались одни только следы. Улица зияла пустыми тротуарами, деревья отбрасывали тени. В доме за деревьями на втором этаже бубнило радио. На дальнем перекрестке урчал проезжающий автомобиль.
— Постой, — шептал он. — Вернись. У меня просто сорвалось…
Он осекся. Ведь те слова не были сказаны вслух, это всего лишь мысли… Всплеск ярости, ревности.
Вот это она и уловила. Каким-то образом расслышала. А теперь?…
Больше она не вернется, подумал он. Что ж поделаешь…
Он молча посидел на крыльце, кусая костяшки пальцев.
В три часа ночи за окном спальни ему послышался вздох, а потом тихие шаги по траве, он выжидал. Фотоальбом, уже закрытый, лежал на полу. Но все равно в нем явственно виделось и узнавалось ее лицо. Хотя это уму непостижимо — чистой воды помешательство.
Перед тем как заснуть, он успел подумать: призрак.
Очень странный призрак.
Призрак той, что умерла.
Призрак той, что умерла в старости.
Но явилась другой.
Явилась совсем юной.
Но ведь призрак навечно остается в том возрасте, в каком человека настигла смерть, верно?
Нет, не верно.
По крайней мере, этот призрак опровергал такую молву.
— Почему?… — зашептал он.
Но сон оказался сильнее шепота.
Прошла ночь, потом еще одна, и еще — а на лужайке было пусто; даже луна, которая прежде смотрела в упор, теперь слегка отвернулась и нахмурилась.
Он ждал.
Во мраке первой ночи, ровно в два часа, через палисадник прошла кошка, совсем не похожая на простое бродячее животное.
На вторую ночь протрусил, улыбаясь деревьям, пес, чей высунутый красный язык болтался, как небрежно повязанный галстук.
На третью ночь, от двадцати пяти минут первого до четырех утра, в воздухе между лужайкой и деревьями трудился паук, сооружая диковинный циферблат, который на рассвете смахнула крылом пролетавшая птица.
Он проспал почти весь воскресный день и в сумерках проснулся от озноба, хотя был совершенно здоров.
На пятый день, когда стемнело, цвет неба вроде как посулил ее скорое возвращение, такую же надежду внушали ветер, льнувший к деревьям, и облик луны, которая наконец-то осветила место действия.
— Понятно, — сказал он вполголоса. — Уже скоро.
Но в полночь ничего не произошло.
— Ну же, — шептал он.
Час ночи — и опять ничего.
Ты должна прийти, твердил он про себя.
Нет, не так: ты непременно придешь.
Он уснул на каких-то десять минут и проснулся, как от толчка, в десять минут третьего в твердой уверенности: стоит только подойти к окну — и…
Она будет там.
Так и вышло.
Вначале он ее не увидел и даже застонал, но потом заметил какое-то шевеление в тени старого дуба: оттуда показался башмачок, а потом появилась и она сама, сделала шаг и застыла.
Он задержал дыхание, подождал, пока успокоится сердце, и дал себе команду развернуться кругом, двинуться вперед и осторожно спуститься по лестнице, отсчитывая ступени: пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двигаясь в темноте без спешки: шесть, пять, четыре — и так до первой. Он отворил дверь с еле слышным шорохом и бесшумно переступил через порог, чтобы не спугнуть ночную гостью.
Так же тихо он сошел с крыльца и остановился на краю лужайки, будто дальше начинался пруд. Посреди этого пруда стояла, как на тонком льду, девушка, боявшаяся сделать шаг, чтобы не уйти под воду.
Ей не было его видно. И тогда…
Она, можно сказать, подала сигнал.
На сей раз ее волосы были стянуты на затылке. Взмахом своих белых рук, одним касанием пальцев, прикосновением снежинок, она распустила узел.
Упавшие темной пелериной волосы заструились и улеглись на ее плечах, которые подрагивали вместе с тенями.
Ветер тронул темные пряди, провел ими по ее лицу, по ладоням, еще поднятым кверху.
Тени, упрятанные лунным светом под каждое дерево, закачались, словно повинуясь этому движению.
Весь мир заворочался во сне.
Ветер все усиливался; гостья ждала.
По белым тротуарам не застучали шаги. На целой улице — насколько хватало глаз — не открылась ни одна дверь. Не поднялась оконная рама. Не скрипнуло, не дрогнуло ни одно крыльцо.
Он сделал еще один шаг по маленькой лунной поляне.
— Кто ты?… — ахнула она и попятилась.
— Не бойся, не бойся, — тихо сказал он. — Все хорошо.
По ее телу опять пробежала дрожь. Проблеск надежды, ожидания сменился страхом. Одна рука придерживала развевающиеся на ветру волосы, другая загораживала лицо.
— Я ближе не подойду, — сказал он. — Верь мне.
Она не сводила с него глаз; после долгой паузы ее плечи немного расслабились, горькие складки в уголках рта разгладились. Все ее существо прониклось правдивостью его слов.