Разговоры с Раневской
Шрифт:
Предисловие
Предисловия никогда не вызывали у меня интереса. Казалось, они только мешают приступить без промедления к делу. Но чувствую, на этот раз без вступления не обойтись. И если это будет не предисловие, то хотя бы уж предуведомление — когда-то такое слово имело хождение.
Автор хотел бы предуведомить любезных читателей, что книга, которую вы открыли, хотя по форме и похожа на дневник, дневником ни в коем случае не является. Дневники пишутся ежедневно. На худой конец — с определенной периодичностью. В записях, представленных здесь, ни того, ни другого нет. Автор фиксировал
Одно, без сомнения, объединяет все рассказанное в книге, — она посвящена актрисе, которую те, кто видел, забыть не смогут. Актрисе, о которой при ее жизни слагались легенды, а после ее смерти ей и по сей день приписывают все новые и новые изречения, будто она не играла в кино и театре, а сидела где-то в капище и всю жизнь, как пифия, изрекала мудрые мысли и предсказания.
И не только. Об этой актрисе уже сложили и продолжают слагать десятки анекдотов, якобы случившихся с ней. Очевидно, ее характер, образ мыслей, восприятие окружающего дают повод для такого мифотворчества. И если она не стала фольклорным персонажем вроде Василия Ивановича Чапаева, то, думаю, оттого, что ее собственное творчество оказывается сильнее мифа.
Оно и сегодня покоряет новые поколения зрителей. Дети, а рядом с ними и взрослые, смотрят ее Мачеху в «Золушке» и Лялю в «Подкидыше». Дети — знакомятся, взрослые — вспоминают. Но и те и другие оказываются в плену у таланта. А позже они восхищаются Мамашей в чеховской «Свадьбе», грустят и плачут, глядя на Розу Скороход в «Мечте» или Люси Купер в спектакле «Дальше — тишина».
Все, что сыграла эта актриса, скажем, в кино, перечислять нет смысла — оно осталось не в учебниках по истории советской кинематографии, оно живо. И каждый может из него выбрать по сердцу — всем хватит.
Это актриса на все времена — Фаина Григорьевна Раневская.
Она действительно была человек необычный. Необычность ее начинается с имени-отчества. В ее паспорте значилось: «Фаина Григорьевна Раневская», но в жизни ее чаше всего называли Фаиной Георгиевной Раневской. И устно, и письменно.
— Почему? — спросил я.
— Вот уж никогда не задумывалась над этим! Называют и называют — какая разница как! — ответила Раневская, а потом добавила: — Может, мне хотят польстить? Ведь Гришка — Отрепьев, а Георгий — Победоносец!
В книге Раневская почти всегда действует под инициалами «Ф. Г.» —так что между сторонниками различных вариантов ее отчества раздоров не будет.
Автору выпало счастье не только быть знакомым с Ф. Г., но и наблюдать ее работу над одной, может быть, самой значительной театральной ролью. С самого начала, когда об этой роли она только мечтала, и до конца, которого фактически не было, ибо Раневская — еще одно подтверждение бесконечности творчества. Речь — о заглавной роли в спектакле «Странная миссис Сэвидж». Ей посвящены главы, с которыми читатель сможет знакомиться постепенно, то есть так, как это в действительности и было с автором.
И последнее. Книга писалась почти тридцать лет назад. Теперь она выходит дополненной. Когда печаталось первое издание, я обнаружил еще одну «Общую тетрадь» с записями бесед с Раневской. Большинство из них она отвергла. Почему так произошло, узнают те, кто дойдет до последних страниц.
«Сэвидж». В поисках дублера
— Михайлов заболел, — сказала мне Ф. Г. в трубку прерывающимся голосом.
Константин Михайлов — тот самый, которого в детстве я видел в картине «Танкер «Дербент», где он играл противного капитана с тоненькими усиками над губой. Фразу, что произносил он: «Я — романтик моря!» — мы, мальчишки, сразу запомнили и повторяли почему-то в самых неподходящих, далеких от романтики случаях.
— Михайлов заболел, — сказала Ф. Г. — Я просто теряюсь, не зная, что делать?..
Голос ее дрожал от волнения: Михайлов, тридцать лет не сбривавший тонкие усики, был единственным исполнителем роли доктора Эммета в спектакле «Странная миссис Сэвидж».
Публики на «Странной миссис Сэвидж» несть числа. Рецензии — и устные, в наше время едва ли не основные, и газетные, которых уже немало, — сделали свое дело — «Миссис Сэвидж» стала модой сезона. Среди зрителей, действительно заинтересованных новой работой Раневской, есть и такие, что считают делом престижа само присутствие на спектакле.
— Вы не видели «Сэвидж»? Вы не видели Раневскую в новой роли?! Ну как же можно так отставать от жизни! — Что страшнее этого упрека для «театрального» человека!
А попасть на спектакль в самом деле нелегко. Театральные кассиры, обрадовавшись огромному спросу, продают билеты только «с нагрузкой», зачастую двойной: на каждые два билета в «Моссовет» на «Сэвидж» — четыре в другие театры на «неходовые» вещи.
В таких условиях замена «Сэвидж» равносильна скандалу. К тому же так называемый возврат билетов в кассу при замене одного спектакля другим — явление для дирекции театра весьма неприятное. Поэтому решили во что бы то ни стало спектакль не отменять и вместо Михайлова срочно ввести другого исполнителя.
Нашли актера, молодого, неопытного, мало занятого в репертуаре. Он отважился сесть в субботу за роль, учить ее ночь, в воскресенье прийти на единственную репетицию и при этом суметь уже воспроизвести текст, изредка заглядывая в тетрадку.
А в понедельник дебютант вышел на сцену. Вышел с видом человека, испуганного насмерть. Казалось, что Доктор постоянно ждет подвоха: не только от своих пациентов, но и от своих подчиненных — обслуживающего персонала. Текст, как выяснилось, он не запомнил, путал, и актеры занялись самоспасением — другого выхода у них не было.
— И вы, очевидно, хотите знать, что они подумали обо мне после этого? — спрашивала актриса, не дождавшись вопроса Доктора.
— Да, да, — отвечал он, — хочу.
Игра в этом спектакле шла в одни ворота: кто вопросы задает—тот на них и отвечает. Бедный Доктор лишился профессиональной любознательности — он ни о чем не спрашивал. Впрочем, и при его немногословности не обошлось без «ляпов»: то ли от волнения, то ли по другой причине он вдруг сказал: «Если вы хочите, то можете остаться». По залу прошел легкий смешок — публика такое не прощает.