Размышления странника (сборник)

В 2011 году у меня двойной юбилей. Автору этих строк исполняется 85 лет, а 60 лет — работе в журналистике. В сентябре 1951 года меня, 25-летнего лейтенанта, выпускника китайского отделения Военного института иностранных языков, зачислили в штат газеты «Правда» с перспективой работы в Пекине.

В 50-х годах я семь лет представлял «Правду» в Китае, в 60-х — семь лет в Японии, в 70-х — пять лет в Англии. А с 1994 года тружусь в «Российской газете».

К моему предыдущему юбилею, в 2001 году, «Российская газета» подарила мне право каждую неделю публиковать колонку под рубрикой «Путешествие». А пять лет спустя, когда уже появились 260 таких колонок, я получил другую рубрику:

«Час с Овчинниковым». Теперь для нее каждые три недели отводится целая страница в «Российской неделе», которая к тому же выходит огромным тиражом.

Поскольку эта рубрика в новом формате регулярно появляется в свет уже пятый год, возникла идея [1] издать опубликованные материалы в виде сборника, подобно тому, как рубрика «Путешествие» стала основой для книги «Калейдоскоп жизни».

Так что мне выпало счастье предложить читателю свою уже двадцать первую книгу. Безмерно благодарен «Российской газете», продлившей мою творческую жизнь.

Оглядываясь назад, думаю, что мне выпала нелегкая, но счастливая судьба. Слова Евгения Евтушенко: «Поэт в России — больше, чем поэт» мы, советские журналисты-международники, экстраполировали применительно к нашей профессии. Мы относились к ней не как к ремеслу, а как к служению. То есть всегда сознавали свою ответственность перед обществом, считали своим профессиональным долгом помочь соотечественникам смотреть на окружающий мир без предвзятости, без идеологических шор.

Ради этого мы, полтора десятка ведущих журналистов-международников, бились головами о тесные своды ниши дозволенного. Но люди ценили нашу искренность и целеустремленность. Во время поездок по стране мы повсюду собирали самые большие залы.

Мое творческое кредо — вооружить людей правильной методикой восприятия зарубежной действительности. Суть ее такова: нельзя мерить другие народы на свой аршин. Ведь наши стереотипы поведения, системы ценностей отнюдь не универсальны, как и грамматические формы нашего родного языка. Чтобы понять зарубежную страну, надо изучить «грамматику жизни» ее народа. Именно особенности национального менталитета дают ключ к подлинному пониманию зарубежных реалий.

Эту свою стезю в журналистике я нашел не сразу. После семилетнего срока работы в Китае и половины семилетнего срока в Японии, после того как выпустил по три книги о каждой из этих стран, возникло чувство неудовлетворенности от традиционного журналистского жанра. Захотелось написать не только о политических, экономических и социальных проблемах, но и о почве, в которой эти проблемы коренятся, об атмосфере, в которой они вызревают.

Когда трагическая размолвка между Москвой и Пекином заставила меня переквалифицироваться из китаиста в япониста, коренное различие в национальном менталитете этих двух дальневосточных народов натолкнуло меня на мысль сопоставить их «грамматику жизни». Так родилась идея создать как бы путеводитель по японской душе, каковым стала моя книга «Ветка сакуры», напечатанная в журнале «Новый мир» в 1970 году.

Сам ее замысел был новшеством для нашей тогдашней публицистики. Да и тот факт, что «Ветку сакуры» впервые опубликовал Твардовский, когда выход каждого номера его «Нового мира» становился событием в духовной жизни страны, несомненно, усилил вызванный ею резонанс. А самым дорогим откликом стали для меня слова Константина Симонова: «…для нашего общества эта книга такой же глоток свежего воздуха, как песни Окуджавы».

За тридцать с лишним лет «Ветка сакуры» переиздавалась более тридцати раз (в том числе четыре раза в Токио). Японцы включили ее в антологию «Три лучшие книги, написанные о нас иностранцами». Даже британцы, скептически относящиеся к попыткам иностранцев разобраться в их национальном характере, встретили английское издание «Корней дуба» весьма благосклонно. Джеймс Олдридж писал в «Санди таймс»: «Я часто забывал, что писал эту книгу не англичанин. Я вчитывался в нее, чтобы побольше узнать об обществе, в котором я живу».

Однако на Родине это лишь усилило критику автора со стороны идеологических ведомств. Дескать, за рубежом неслучайно ухватились за эти писания. Мол, присущая им идеализация капиталистической действительности, отсутствие классового подхода льют воду на мельницу наших противников. Лишь через пятнадцать лет после первой публикации «Ветка сакуры», а также «Корни дуба» и «Горячий пепел» были удостоены Государственной премии СССР.

Набирающий силу процесс глобализации обостряет проблему сохранения национальной самобытности. И здесь, по моему убеждению, человечество должно избрать не принцип унификации, поголовного навязывания всем неких универсальных, проще говоря — западных стандартов, а принцип симфонизма, при котором культура каждого народа сохраняет собственное неповторимое звучание, словно музыкальный инструмент в гармонично слаженном оркестре.

Я рад, что у россиян теперь больше возможностей воочию увидеть это «единство в многообразии», которое и составляет главную красоту нашей планеты.

Это не означает, что задача журналиста-международника в наши дни упростилась. Сколько бы сегодняшние собственники СМИ ни твердили, что не вмешиваются в творческий процесс, они имеют даже более жесткие рычаги воздействия на авторов, чем когда-то секретари парткомов по пропаганде.

Вторая опасность — «цензура рейтинга». Чем больше читателей, зрителей, слушателей удалось привлечь, тем выше тарифы за рекламные вставки в данный материал. Стало быть, тем больше прибыли достается владельцам СМИ. А человеческая натура легче всего поддается низменным инстинктам. Поэтому насилие, секс, частная жизнь звезд шоу-бизнеса доминируют на телеэкранах и в бульварной прессе.

В этих условиях особенно важна, жизненно необходима просветительская, воспитательная роль серьезной, качественной журналистики. Именно она призвана воспитывать вкусы людей, расширять их кругозор, стимулировать интерес к познанию окружающего мира. То есть тянуть вверх планку духовных запросов.

Убежден, что ключом к успеху в журналистике в моем случае послужило знание восточных языков, философии и культуры, что стало основой моей профессиональной компетентности. Выучить китайский, а потом, когда мне было уже за тридцать, взяться за японский, было чертовски трудно. Зато в этих двух странах мне не только не мешал языковый барьер, но, что неизмеримо важнее, очень помогал языковый мост. Достаточно было прочесть иероглифическую надпись на картине или на вазе, процитировать, к месту или не к месту, древнего философа или поэта, чтобы разом расположить к себе собеседника, вызвать у него интерес и симпатию к «необычному иностранцу».

Ведь попасть в Китай — значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов. В Европе и Америке, даже не зная языка, всегда догадаешься, какая дверь общественного туалета предназначена для мужчин, какая — для женщин. Как же быть, если надпись сделана иероглифами?

В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Поднебесной перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным.