Разнообразные истории
Шрифт:
Их было трое сестёр: старшая Шура, средняя Маша и младшая – Вера. Шура после смерти мужа жила вместе с дочерью, вернее, в её квартире, так как дочь с своим мужем – дипломатом почти безвылазно находилась где – то заграницей. Маша жила с сыном Виктором на Маросейке в небольшой комнатушке огромной коммунальной квартиры. И только Вера к тому времени была благополучнее сестёр, её муж капитан первого ранга, душа и гордость семьи, недавно получил новую отдельную двухкомнатную квартиру. По меркам наступающего шестидесятого года – это были хоромы.
Как все радовались за Машу! Наконец- то, после долгого послевоенного вдовства, Маша, воспитавшая одна Витю, досмотревшая свою парализованную свекровь, наконец, Маша выходит замуж! «Вот и на её улице праздник!» – сказала тогда обрадованная за сестру Шура.
Войну Маша встретила с годовалым Витей на руках, замуж она вышла рано, специальности никакой у неё не было. Семью кормил муж – лётчик. Естественно, на фронт его призвали сразу же, по первому набору. Через месяц Маша получила похоронку. Вместе со свекровью и маленьким сыном осенью пришлось эвакуироваться
Своей интеллигентностью и обходительностью Иван Мартынович произвёл на Машу вполне благоприятное впечатление и, очевидно взвесив все ЗА и… а ПРОТИВ, в общем-то, и не было, Мария Александровна согласилась.
Встретив в семейном кругу Новый 1960 год, познакомившись с ближайшими родственниками с одной и с другой стороны, весной они узаконили свои отношения, и Мария Александровна переехала жить к мужу. Вскорости и Виктор с Валей поженились. Жизнь пошла своим чередом.
Детей у Ивана Мартыновича никогда не было, а сын жены с невесткой его мало интересовали. Мария Александровна все свои заботы и внимание целиком и полностью посвятила мужу. Он оказался очень педантичным и не терпел ни малейшего запоздания, она стрелой неслась с работы домой, чтобы не дай Бог не опоздать с ужином или ещё что-то не успеть, или забыть. Зимой по воскресеньям он обыкновенно ходил на лыжах, а весной и осенью проходил оздоровительный плавательный курс в бассейне. При малейшем недомогании он укладывался в постель и все предписания врачей выполнял неукоснительно. Естественно, жена крутилась вокруг него с удвоенной скоростью. Сама Мария Александровна болеть возможности при этом не имела, она с присущей ей энергией успевала делать всё и на работе, и дома: готовила много и вкусно, порядок в доме поддерживала идеальный. Все знакомые и родственники считали, что Ванечке с женой очень повезло. Когда оба они появлялись на семейных торжествах, Нина всегда любовалась этой, удивительно подходящей друг другу, парой – он молодцевато подтянутый, высокий и холёный, она – всегда радостная, яркая, значительная своей полнотой. Их так и звали «Иван да Марья», и это тоже было как бы символично. Иван Мартынович никогда не курил, а Маша, привыкнув ещё с войны, с сигаретой не расставалась. Она была единственной курящей женщиной в семье, поэтому Нинина мама только ей разрешала закурить прямо за столом в комнате, а не выходить с мужчинами на лестничную площадку. Мария Александровна обыкновенно курила дорогие сигареты, элегантно откинувшись, чуть прищурившись, затягивалась, и даже эта её небольшая слабость выглядела так грациозно, что Нина благоговейно наблюдала за ней и восхищалась. Тётя Маша была её кумиром. Под конец гулянья «гусак» всегда пел, голос его был до умопомрачения противный, эдакий «задавленный» тенор, но он им очень гордился, и этот ритуал всеобщего прослушивания его репертуара и изображения необыкновенного внимания и восхищения на лицах уже подуставших гостей, никогда не нарушался. «Ради Марии можно выдержать и это маленькое неудобство», – говорила обычно мама т. Шуре, та только усмехалась.
Два раза в год: на Масленицу и на День рождения Ивана Мартыновича, Полонские собирали гостей у себя. Стол был всегда изысканный и обильный. Мария Александровна с профессиональным и врождённым мастерством готовила необыкновенные блюда. Иван Мартынович ужасно гордился женой, особенно перед своими родственниками и, походя ещё больше на довольного гусака, пел обыкновенно в два раза дольше. Лет семь назад, когда они отработали все мыслимые и немыслимые сроки в своём Министерстве, им, наконец, выделили небольшую двухкомнатную квартиру в Октябрьском переулке, как раз напротив МИИТа, который заканчивала Нина, и где позже она частенько бывала по долгу службы. Поэтому иногда Нина забегала проведать столь обожаемую ею т. Машу. Тётя Маша встречала её в неизменно шикарном атласном халате и с обязательно напудренным носиком, она и в столь будничной обстановке, и в уже немолодые свои годы, была неотразимо привлекательной женщиной.
И вот теперь Нина, как прежде, была в доме у Полонских. Тот же шикарно накрытый стол, та же безукоризненная чистота и Иван Мартынович, подобающе сидящий на своём месте хозяина дома – в торце стола – всё то же, а т. Маши нет. И кажется, что она просто до сих пор суетится на кухне и вот – вот войдёт в комнату.
Так получилось, что обеих Машиных сестёр на похоронах не было. Уже совсем пожилая, с больными отёчными ногами Шура сторожила в очередной раз дачу своих, вечно пребывающих заграницей детей, в Валентиновке. А Вера, Нинина мама, лежала в больнице с тяжелейшим инфарктом. Нина даже не решилась ей сказать о постигшем семью горе и, не представляла, как она сможет вообще это сообщить.
Мария Александровна три недели назад перенесла инсульт и ненадолго придя в себя, так и не сумев оправиться, скончалась дома. За ней всё время ухаживала невестка Валя, взяв на работе отпуск за свой счёт и поручив, их с Виктором семилетнюю дочку Алёнку, своей маме, специально переехавшей к ним, когда случился весь этот кошмар. Домой Валя появлялась поздно вечером, переделав всё необходимое, ухаживая за любимой ею свекровью. Иван Мартынович к жене подходил редко, ссылаясь на недомогание. Впрочем, это было естественно.
Нина сидела справа от Ивана Мартыновича. Напротив Нины, слева от него сидела узколицая его родственница, имени которой Нина никак не могла вспомнить, рядом с ней села Зинаида, не снимающая свой чёрный платочек, потом Валины подруги, готовившие стол пока все были на похоронах. Около Нины сели две сослуживицы т. Маши, Виктор и Валя оказались в самом конце стола, далеко от Нины и это её немного огорчило, рядом оказались малознакомые люди, не считая самого Ивана Мартыновича. С опаской и напряжением Нина невольно почувствовала некую ответственность за него. Он ведь был уже в таком преклонном возрасте, что могло произойти всякое, день не по – весеннему был жаркий, и в небольшой гостиной было душно. Нине всё казалось, что ему так плохо, и он вот-вот расплачется. Он беспокойно всё время смотрел на часы, и как-то тревожно суетился. Нине самой было до того скверно, что она едва сдерживала себя, провоцирующий комок в горле никак не хотел исчезнуть. «А ему-то, Господи, ему-то каково, ведь он уже совсем старик, теперь совсем одинокий, никому ненужный, как же это должно быть страшно, как он будет теперь жить?» – Нина чувствовала, что теперь уже и от жалости к нему заревёт.
Вдруг раздался телефонный звонок, Иван Мартынович неожиданно легко поднялся, извинился и вышел в другую комнату. Через несколько минут как – будто чем – то успокоенный вернулся. Нина ничего, не понимая, сидела, ждала, когда уже все рассядутся, и начнётся эта обязательная поминальная трапеза. Иван Мартынович встал, взяв в руку стопку с водкой, начал говорить. Нина волновалась за него, ей казалось, что ему-то говорить было труднее всех, что он собьётся от переполнявшего его горя. Но он на удивление чётким и ровным, даже чересчур спокойным голосом, начал: «Сегодня мы проводили в последний путь нашу дорогую Машу…» – дальше Нина почти уже ничего не слышала, она была потрясена его выдержке и не понимала достойно ли это восхищения, или это что-то другое, совсем не укладывающееся в её голове. Потом он с очевидным удовольствием стал накладывать себе в тарелку салаты, рыбу, колбасу и есть с огромным здоровым аппетитом, который она могла наблюдать много раз на других застольях и, который показался ей довольно странным в данной ситуации. Тоже самое проделывали и узколицая с богомольной Зинаидой, они ели и обсуждали каждое блюдо, сравнивая его качество с Машиным, поскольку сегодня стол готовили другие. Нина сидела всё так же молча, оторопев, украдкой поглядывая в конец стола, где Виктор, с чувством опрокинув очередную рюмку, хмуро и устало смотрел на всё происходящее. В глазах его стояли слёзы, и Нина видела с каким трудом он всё это выдерживает и как ему хочется, что бы всё это поскорее закончилось. Валя, очевидно, переживала то же самое, но приходилось терпеть, так как ей ещё предстояло всё убирать.
Побыв для соблюдения приличия ещё с полчаса, Нина, сославшись, и это была правда, что ей нужно к маме в больницу, поднялась и, поцеловав на прощанье Ивана Мартыновича, собралась уйти. Виктор пошёл её проводить к лифту, а заодно и покурить. – Витя, мне никак не верится. Бедная т. Маша, как же её будет нам всем не хватать! А Иван Мартынович, он же такой уже старый! Он – то как теперь? Что делать? – Нина прикурила от протянутой Виктором зажигалки.
– Боже мой, Нина! Маму не вернуть, так уж жизнь наша непредсказуема… А он? … Я про него даже слышать не могу! Это же не человек, неужели ты так наивна, что ничего не замечала? – губы его тряслись, он чуть не плакал.
– Что не замечала? Я действительно чего – то не понимаю, наверное.
– Да доконал он её, эгоист этот махровый! Как же я его ненавижу, Господи! Да, что ты о нём – то беспокоишься? Он ещё всех нас переживет, вот увидишь! Лет пять назад приезжал его родной брат, из Воронежа. Так он у нас с Валей останавливался. Алёнка была ещё маленькая, а мы жили на Маросейке в коммуналке. Но мама нас попросила, потому что этот хрен, видите ли, отказал. Матери было стыдно, а ему нет. А они ведь уже получили к тому времени эту квартиру. Покой его, видите ли, нарушать нельзя! Брата он не видел больше сорока лет, собственно, мы и не знали, что у него есть брат. Он, Иван, ведь уехал в тридцать третьем году из дома, отказавшись от семьи, их раскулачили, брата посадили, родители его пухли с голоду где – то под Надежденском, там они и умерли.