Разрешите доложить !

— Рядовой Пиньков!

— Я!

— Выйти из строя! — скомандовал старшина, с удовольствием глядя на орла Пинькова.

Рядовой Пиньков любил выполнять эту команду. Не было тут ему равных во всём полку. Дух захватывало,

Но, видно, вправду говорят, товарищ старший лейтенант, что всё имеет свой предел — даже чёткость исполнения команды. А Пиньков в этот раз, можно сказать, самого себя превзошёл. Уж с такой он её точностью, с такой он её лихостью… Пространство не выдержало, товарищ старший лейтенант. Вбил рядовой Пиньков в асфальт два строевых шага, повернулся через левое плечо — и исчез.

То есть не то чтобы совсем исчез… Он, как бы это выразиться, и не исчезал вовсе. В смысле — исчез, но тут же возник по новой. Причём в совершенно неуставном виде, чего с ним отродясь не бывало. Стойка — не поймёшь какая, на сапогах почему-то краска зелёная, челюсть отвалена — аж по третью пуговицу. И что самое загадочное — небритая челюсть-то!..

Виноват, товарищ старший лейтенант, самоволкой это считаться никак не может. Какая ж самоволка, если рядовой Пиньков ни секунды на плацу не отсутствовал! Другой вопрос: где это он присутствовал столько времени, что щетиной успел обрасти?

Разрешите продолжать?

Значит, так…

Повернулся рядовой Пиньков лицом к строю, душу, можно сказать, в поворот вложил, глядь! — а строя-то и нет! И плаца нет. Стоит он на дне ущелья посреди какой-то поляны, а поляна, что характерно, квадратная…

Никак нет, по науке это как раз вполне допустимо. Есть даже мнение, товарищ старший лейтенант, что в одном и том же объёме пространства понапихано миров — до чёртовой матери!.. Почему не сталкиваются? Н-ну образно говоря… в ногу идут, товарищ старший лейтенант, потому и не сталкиваются…

Остолбенел рядовой Пиньков по стойке «смирно». Молодцеватости, правда, не утратил, но что остолбенел — то остолбенел. Однако нашёлся — скомандовал сам себе шёпотом: «Вольно! Разойдись!» — и стал осматриваться.

Местность незнакомая, гористая и какая-то вроде сказочная… Никак нет, в прямом смысле. Взять хоть поляну эту квадратную: четыре угла, в каждом углу — по дереву. Что на трёх дальних растёт — не разобрать, а на том, что поближе, разрешите доложить, банки с тушёнкой дозревают. Пятисотграммовые, без этикеток…

Так точно, на мясокомбинате… Но это у нас. А там — вот так, на деревьях. Растительным путём… Вот и я говорю, непредставимо, товарищ старший лейтенант…

Смотрит Пиньков: за стволом шевеление какое-то. Сменил позицию, а там — волк не волк, крокодил не крокодил… Короче, пупырчатый такой… И землю роет. Воровато и быстро-быстро. Передними лапами. А на травке стоят рядком четыре банки с тушёнкой. И, надо полагать, свежесорванные — в смазке ещё…

Изготовился рядовой Пиньков для стрельбы стоя и двинулся к дереву. А тот — роет. То ли нюх потерял, то ли просто не ждёт опасности с этой стороны. Потом поднял морду, а Пиньков уже — в трёх шагах.

Как пупырчатый присядет, как подскочит! Вскинулся и обмер — ну чисто собачка в цирке на задних лапках. Стоит и в ужасе ест Пинькова глазами. Глаза — маленькие, жёлтые, нечестные…

— Вольно! — враз всё смекнув, говорит рядовой Пиньков и вешает автомат в положение «на плечо». — Кто командир?

Даже договорить не успел. Хотите верьте, хотите нет, а только пупырчатый делает поворот кругом на два счёта, да так ловко, что все четыре банки летят в яму, а сам — опрометью куда-то, аж гравий из-под лап веером…

Откуда гравий? Да, действительно… Поляна же… А! Так там ещё, товарищ старший лейтенант, дорожки были гравийные от дерева к дереву! Ну а на самих-то полянках, понятно, трава. Причём с большим вкусом подстриженная: коротко, но не под ноль.

Ну вот…

Наклонился Пиньков над рытвиной — банки как банки, даже номер на них какой-то изнутри выдавлен. Разница в чём — у каждой по ободку вроде бы брачок фабричный. А на самом деле — след от черенка.

Обошёл Пиньков дерево, смотрит: а листочки-то кое-где к веткам — пришиты. Для единообразия, стало быть. Кто-то, значит, распорядился. А то на одной ветке листьев мало, на другой — много… Непорядок.

«Однако, — ужасается вдруг Пиньков, — мне ж сейчас в караул заступать!..»

И тут, слышит, за спиной у него как бы смерчик тёплый с фырчанием крутнулся. Оборачивается, а там пупырчатый начальство привёл. Начальство такое: дед… Да нет! Дед — в смысле старенький уже, пожилой! Хотя крепкий ещё, с выправкой… На отставника похож… А с дедовщиной мы боремся, это вы верно сказали, товарищ старший лейтенант!..

— Осмелюсь доложить, — рапортует. — Премного вашим внезапным явлением довольны!

И тоже, видать, кривит душой — доволен он! Оробел вконец, не поймёт: то ли это рядовой Пиньков перед ним, то ли ангел небесный откуда-то там слетел…

Никак нет, никакое не преувеличение. Вы рядового Пинькова по стойке «смирно» видели? Незабываемое зрелище, товарищ старший лейтенант! Стоит по струнке, глазом не смигнёт, оружие за плечиком сияет в исправности, подворотничок — слепит, надраенность бляхи проверять — только с закопчённым стёклышком. А уж сапог у Пинькова… Да какой прикажете, товарищ старший лейтенант. Хоть левый, хоть правый… Кирза ведь, а до какого совершенства доведена! Глянешь с носка — честное слово, оторопь берёт: этакая, знаете, бездонная чернота с лёгким, понимаете, таким млечным мерцанием… Галактика, а не сапог, товарищ старший лейтенант!

— Рядовой Пиньков! — представляется рядовой Пиньков по всей форме. А сам ненароком возьми да и скоси глаз в сторону ямы. Ну, дед, понятно, всполошился, тоже туда глаз метнул. А там пупырчатый на задних лапах елозит — не знает, от кого теперь банки заслонять: от Пинькова или от дедка от этого.

— А ну-ка, любезный, — подрагивающим голосом командует дедок, — подвинься-ка в сторонку…

Пупырчатый туда-сюда, уши прижал, лоб наморщил, но видит, податься некуда, — отшагнул.

Смотрит дед: банки. Оглянулся быстро на Пинькова — и с перепугу в крик.