Разрешите влюбиться
Шрифт:
– Брось, – вскочила Марина, – неужели ты думаешь, что у нее нет шанса очнуться? Мы ведь уже обсуждали это. Отставить мысли о плохом! Состояние комы недостаточно хорошо изучено наукой, и было большое количество случаев, когда пациенты приходили в себя даже после нескольких…
– Марин. – Я внимательно посмотрела на подругу. – Прошло уже пять месяцев. Пять.
– Не уже, а всего пять месяцев, – не сдавалась она.
Мне с трудом удавалось удерживаться на ногах.
– Скажи это врачам… – проговорила тихо.
– Эй, Насть, ты чего, – подскочила Оля, – не раскисай. Вот увидишь, все будет
– А сколько платят? – вклинился Антон, как раз когда подружки, обступив меня с двух сторон, крепко обняли.
– Майкин! – возмутилась Марина, обернувшись и испепелив его взглядом из-под толстых линз очков. – Не важно сколько. Лично я рада, что Насте не придется больше бегать, расклеивать листовки вечерами, по утрам выгуливать чужих собак, строчить кому-то курсовые, репетиторствовать.
– Как не придется? – Отстранилась я, едва удержав в руках посуду. – Я планирую все-все успевать.
Ребята переглянулись.
– Ты когда высыпалась в последний раз, Ежова? – Оля забрала из моих рук тарелку с чашкой и положила на поднос. – Глаза краснющие, вид усталый, прям вылитая белка в колесе! Только без хвоста.
– Нет, Настя, тебе бы правда отдохнуть, – с серьезным видом сказала Марина. – Хоть немного сбавить темп.
– А хочешь, мы все будем тебе помогать, а, Насть? – улыбнулся Женька.
– Да! – поддержал его Антон. – Мы можем взять на себя твои подработки. Я могу клеить листовки, Женька будет раздавать флайеры у аптеки, Маринка возьмет этого спиногрыза, с которым ты занимаешься математикой. Как зовут твоего подопечного?
– Артемка, – едва слышно отозвалась я, вспоминая смешного рыжего мальчишку, к которому приходила дважды в неделю.
– Вот. – Антон щелкнул пальцами. – Савина сменит тебя на этом посту.
– Ненавижу детей… – поморщилась Маринка. – Они… капризные. Глупые. И вообще…
– Ладно, ладно! – отмахнулся Майкин. – Тогда будешь собак выгуливать.
– Лучше дети! – громко воскликнула Савина.
– Прекрасно. Значит, ты берешь на себя Артемку, Олька собак, мы с Жекой промоутерство. И, знаешь… – На его широких щеках опять проступили милые ямочки. – Мы даже можем по очереди помогать тебе в больнице, Настя. Чего там сложного? Шваброй-то махать.
– Вообще-то, больница – закрытое учреждение. Вряд ли туда пустят кого-то с улицы, – не могла не сумничать Марина.
– Скажем, что это шефская помощь от универа, какие проблемы? – усмехнулся Антон.
Мне пришлось до боли закусить губы, чтобы не расплакаться.
– Ребята, – я глубоко вдохнула, медленно выдохнула и оглядела их по очереди: ни у одного из них во взгляде не было и тени сомнения, – вы прямо как тимуровцы какие-то, – я шмыгнула носом, – но я не могу принять эту помощь.
– Почему? – хором воскликнули они.
– Да брось, – нахмурился Женя. – Можешь!
У меня по спине пробежали мурашки.
Эти парни и девчонки даже не знали, на что подписывались. Я со дня аварии жила только надеждой, что маме станет лучше и она все же поправится. И эта надежда давала мне силы вынести все тяготы жизни после похорон отца. И только вера в то, что она однажды обязательно вернется к нормальной жизни, не давала мне опустить руки.
Дядя Костя отдавал на ее лечение почти все деньги, из-за
Я предложила ему сделку: каждый день я помогаю кому-то, делаю минимум одно доброе дело, а взамен моя мама получает еще один день жизни. И до сих пор это работало. Никто из врачей не давал никаких надежд и гарантий, но мама не сдавалась. Она жила.
Вера в то, что она обязательно вернется к нормальной жизни, не давала мне опустить руки.
Месяцы шли один за другим. Без аппарата мама не дышала, поэтому домой ее забрать было невозможно. А на содержание в больнице уходило немало средств. Со всех сторон я слышала, что, как только у нас кончатся деньги, врачи тут же бросят маму умирать. Нет, никакой эвтаназии, что вы! В нашей стране официально это запрещено. Человек просто внезапно погибает, у него останавливаются сердце и дыхание – вот так меня пугали.
Но я смотрела в полные сочувствия и сопереживания глаза медиков и не хотела верить, что такое возможно. И продолжала бояться, поэтому и старалась проводить у постели мамы как можно больше времени, разговаривать с ней, убеждать, что ей нужно вернуться. Мне хотелось доказать всем, что «неясные перспективы» ее состояния – это вовсе не приговор, это луч надежды.
Но с каждым днем и у меня, и у нее сил оставалось все меньше.
– Это очень-очень трудно, – сказала я тихо, – вы не обязаны.
– Ерунда, – бросил кто-то из них, – нам это в радость.
И они меня обняли.
И в этот самый момент я почувствовала, что больше не одна.
– Совсем эти ботаники рехнулись, – раздался чей-то голос, – обнимаются посреди столовой.
– Сектанты!
Но нам было все равно.
Когда мы выбрались из универа, на небе ярко сияло солнце. И ничего не напоминало об утреннем ливне. Даже лужи высохли. Я сняла плащ. Зря Таисия Олеговна сушила его на радиаторе – не пригодился. В качестве благодарности я принесла ей шоколадку, но старушка замахала руками:
– Ты что! У меня зубов на одну драку осталось! Бог с тобой!
Такая забавная.
Удивительно, что мы обычно не замечаем людей, которых видим почти ежедневно. Я рада, что познакомилась с этой замечательной бабулькой.
– Идем? – Оля кивнула в сторону автобусной остановки.
– Давай пешочком, Оль! Тут идти-то! – предложила я. «Да и сэкономим», – мелькнула мысль.
– Ну ладно! Солнышко светит, – согласилась подруга.
– Девочки, до завтра! – Марина, сбежав по ступенькам, махнула рукой.