Разведчик
Шрифт:
— Где откопали, — отвечаю, — там уж нет. А ты, дядя, и сам мог такое нарыть с того «Хейнкеля», если б варежкой не зевал.
Трофим на радостях даже обидеться забыл.
— Ну, — говорит, — с тремя пулеметами я теперь такую оборону налажу…
— Стоп. С чего это ты, дядя, — спрашиваю, — взял, что я тебе позволю этими пулеметами распоряжаться? Ты лапы-то убери. Чего ты тут за оборону наладил, я уже насмотрелся.
— А чем тебе, — Трофим спрашивает, — наша оборона не нравится? Иля ты у нас великий инженер по фортификациям?
— Не
Это уж точно. Я за этот год их систему так изучил — просто по карте могу начертить — и один в один совпадет. Они же все по уставу делают, по инструкциям. А инструкции у них хорошие. Помню, сколько ротный наш мозги чистил, чтобы окопы полного профиля рыли, а все равно — выроет ванька ямку и сидит скорчившись. Чего надрываться, мол, все равно завтра в атаку пойдем. А фриц каждый окоп роет так, словно до конца войны в нем сидеть собрался.
— А оборона ваша, — говорю, — вообще ни к черту не годится. Какая же это оборона — одна линия да резерв крохотный в самом замке? Ты, дядя, про эшелонирование вообще когда-нибудь слыхал?
— Я, — говорит Трофим, — простой солдат и премудростям не обучался. А только и допреж меня у них тут все так не одну сотню лет и было.
— А ты у нас, дядя, оказывается, консерватор, — говорю. — От слова «консервы». Тебе бы все в жестянку запломбировать — и на тыщу лет, на вечное хранение. Ох и мало тебя в 41-м немец подолбал.
— Да уж сколько подолбал, — говорит. — Мне хватило.
— Да не уж. Немцы из-за того и прорывались, где хотели, что мы в одну линию траншей и то толком не откапывали. А сейчас, между прочим, 44-й на дворе. И если найдется на той стороне толковый обер-лейтенант, то раскидает он вашу защиту, не особо напрягаясь и даже без всякой пушки. У вас ведь три года было, дядя, три года. Ты что, Трофим, устав не читал? А там ведь русским языком черным по белому сказано: «Оборона должна совершенствоваться постоянно». А они сложили себе стеночку из камушков и сидят довольные. Двести метров прямой видимости — это ж курам на смех.
Тут Трофим уже закипать начал.
— А ты их попробуй-то пройди, эти двести метров, — орет. — Под «максимкой»-то.
— А чего пробовать-то? — спрашиваю. — Мешков с песком нагромоздил — и двигай их себе потихоньку на гранатный бросок. Не особо напрягаясь.
Тут Арчет подходит. Трофимовы вопли, наверно, услыхал.
— Из-за чего шум такой? — спрашивает.
— Да вот, — говорю, — объясняю ретрограду вашему, что живете вы тут пока исключительно попустительством божьим. Раз вас до сих пор смести не пытались.
— Пытались.
— Значит, повезло, — говорю. — Видать, противник вам попался такой же необученный и бестолковый, как и вы сами.
Трофим аж сплюнул.
— Я, — говорит, — более лаяться с тобой не намерен. Пущай нас господин барон рассудит.
— Ладно, — говорю. — Пошли к Аулею. А только пулемета я тебе, Трофим, все равно не дам. Я лучше Кару за него поставлю, она, в отличие от тебя, хоть одета по форме.
Приходим. Аулей Трофима выслушал — тот, правда, все больше разорялся на тему — приходят тут всякие на готовое и сразу критику наводить начинают, мол, еще посмотреть надо, кто они сами из себя такие. Хорошо, думаю, хоть шпионом не объявил, агентом темных сил.
Послушал его Аулей и ко мне поворачивается:
— А ты, Сегей, что скажешь?
— Только одно. За три года в горах можно было такого наворотить — Маннергейм бы от зависти удавился.
— Значит, — спрашивает Аулей, а сам чему-то про себя усмехается, — ты, Сегей, считаешь, что разбираешься в этой фо-ти-фи-ка-ции лучше Трофа?
— Да уж пожалуй.
— Хорошо. Что тебе нужно, чтобы наладить эту фо-ти-фи-ка-цию?
— Ну, — говорю, — во-первых…
И тут сообразил. Ежкин кот, думаю, он же на меня ловушку поставил, а я в нее и влетел, радостный, на полном ходу. Опаньки, Малахов. Я-то ни за что браться пока не собирался, а тут и глазом не успел моргнуть — захомутали.
Нет, можно, конечно, дать задний ход, мол, чего это ты, дядя, в самом деле, мы ни о чем с тобой пока не договаривались. И твои проблемы — не мои проблемы, и приказ о взаимодействии, Верховным главнокомандующим подписанный, ко мне пока не поступал. Только как я после этого рыжей в глаза посмотрю? Да и не привык я сидеть сложа руки.
— Во-первых, — говорю, — мне на завтра четыре воза нужно и десять человек, только таких, чтобы можно было ценную вещь в руки дать, чтоб не роняли.
— Возов, — встряла Кара, — не нужно. Нужно четырех волов.
Я к ней повернулся.
— Ты чего, — спрашиваю, — рыжая? Ты же грузовики видела? Какие четыре вола? Их и стадом не утащишь.
— Грузовики ваши, — отвечает, — я видела. А ты волов наших — не видел.
Я рот открыл — и обратно его захлопнул. Волов-то я местных действительно не видел. А вдруг эти волы вроде того яблочка — танк на горбу утащат.
— Ладно, — говорю, — этот вопрос пока снимается. А насчет остального — посмотрю, прикину, а потом и поговорим. Вечером.
— Лучше утром, — говорит Аулей.
Ну да. У них же тоже утро вечера мудреней.
Перво-наперво я к кузнецу пошел, про треногу договориться. Кое-как объяснил ему, что требуется. Конструктор с меня, правда, хреновый, хорошо еще, сам кузнец понятливый оказался.
— Хорошо, — говорит. — Сделаю. Тем более что эта, как ты сказал?
— Турель, — говорю. — Турель уже готовая есть. Только треногу соорудить и в кузове укрепить.
— Сделаю. Больше ничего не надо?
Я кузницу осмотрел — хорошая кузница. Даже не просто кузница — мастерская хорошая. Причем все инструменты аккуратно на стене развешаны.