Разведка боем
Шрифт:
Шульгин достал из ящика письменного стола нечто похожее на ладанку или крупный медальон на стальной цепочке (позаимствованной со сливного бачка в ватерклозете), сам надел Вадиму на шею, плоскогубцами зажал замковое звено.
– Видишь, тут проводок синенький пропущен. Попробуешь перекусить или выдернуть – рванет. Заряд – как раз, чтобы голова метров на десять отлетела. Радиостанцию в карман положи и тоже носи постоянно. Я проверять буду. Договорились?
Чувствуя себя крайне неуютно с бомбой на шее, Вадим кивнул.
Шульгин тоже предупредил его о бессмысленности попыток найти квартиру, откуда его сейчас выпустят.
И лишь на прощание позволил себе улыбнуться простодушно и почти
– Ты, главное, без мандража. Заслужишь, я тебя наркомом просвещения сделаю.
На недоуменный вопрос, почему именно просвещения, Шульгин проявил покладистость:
– Не хочешь, можем другую должностишку подобрать. Президентом академии сельхознаук. Все в наших руках. За богом молитва, за царем служба не пропадет.
Запер за Вадимом дверь, вздохнул облегченно. В смысле – ох, и надоела мне вся эта дипломатия…
…Над Москвой еле-еле разгоралось утро. Моросивший два дня подряд дождь отчего-то кончился, и в светлеющем небе в направлении Лефортова висела над крышами голубоватая искристая Венера.
Агранов свернул на Петровку, оттуда на Кузнецкий. Шел по середине скользкой булыжной мостовой и чувствовал себя странно. Вроде бы он наконец избавился от унижающего даже высокопоставленного работника ВЧК комплекса абсолютной подчиненности системе и стал не только от нее не зависимым, но и способным извне влиять на все в ней происходящее. Это наполняло душу злым весельем. Вы, председатель и члены коллегии, разговаривая со мной, ставя мне задания, по-прежнему будете думать, что я ваш покорный слуга, ан нет! Теперь я только выгляжу актером в поставленном вами спектакле, а на самом деле в любой момент могу стать его режиссером, а вы об этом даже не догадаетесь…
Но одновременно он ощущал и новую степень несвободы. Пока неясной, сулящей многие острые ощущения и радости жизни, но очень жесткой, грозящей совсем иными опасностями. Как писал Маркс в одной из своих бесчисленных статей: «Свобода бывает от чего и для чего». Со второй частью этого тезиса предстояло разобраться.
Он прошел мимо часового в третьем подъезде, надвинув на лоб козырек фуражки, чтобы не видно было его заплывшего синевой глаза. В кабинете перед зеркалом низко, по самые брови, обмотал лоб немецким розовым бинтом, чтобы выглядеть раненым, а не пострадавшим в кабацкой драке (почему-то любой кровоподтек под глазом вызывает именно такую ассоциацию у окружающих).
Хотел позвонить Трилиссеру, но, посмотрев на башенные часы, сообразил, что еще слишком рано.
Отдернул плотные шторы, обычно глухо отделявшие его от окружающего мира, и сел на подоконник. За окном быстро светлело, и лучи еще невидимого солнца уже окрасили кремлевские башни и стены в густо-розовый цвет.
Удивляясь самому себе, Агранов с усилием повернул ручки шпингалетов, обламывая засохшую краску, и распахнул створку.
Поразительно – с ним и вправду творилось нечто странное – хлынувший в душный кабинет свежий воздух вдруг напомнил, что ему всего лишь двадцать семь лет, что он уже очень давно не видел утренней зари и что ему просто хочется жить. Не в роли начальника секретно-политического отдела, а обыкновенного Яши Агранова, больше власти любящего веселую компанию, вино и девушек, красивых, но сговорчивых. Он-то думал, что именно власть даст ему возможность пользоваться означенными благами, а получилось наоборот. Даже когда он эти блага получил в разоренной и воюющей стране, вышло так, что платить за них пришлось непомерную цену. Пить вино и помнить, что через час или два придется возвращаться на Лубянку, где советский Торквемада – Феликс способен устроить жуткий скандал за легкий алкогольный запах. Обнимать девушку в постели и вздрагивать от ее
Оказывается, все это способно испортить удовольствие даже от дарованного ему права расстрелять почти любого гражданина республики по собственному усмотрению.
Теперь, возможно, все будет иначе. Он не читал пока что записных книжек Ильфа, который десятью годами позже напишет: «В такое утро хочется верить, что простокваша на самом деле вкуснее и полезнее белого хлебного вина», но ощущал нечто подобное.
Однако прошло десять или пятнадцать минут, солнце вынырнуло из-за деревьев Покровского бульвара, и очарование утренней зари исчезло, как туман над рекой. Загремели железные шины водовозных бочек, подъезжающих к фонтану посередине площади, донеслись снизу отчетливые матерные слова ломовиков, треньканье трамваев и гудки направляющихся во Второй Дом советов, Наркомат иностранных дел и ВЧК автомобилей.
Агранов затворил окно, задернул штору и лег на диван, укрывшись шинелью. Пусть все они как хотят, а у него болит голова. Пару часов еще можно поспать, позже видно будет.
…Трилиссера он сумел поймать только после обеда. Начальник иностранного отдела уставился на его повязку и отливающее багровой синевой подглазье с нескрываемой иронией. Но промолчал. Спросил ровным голосом:
– Успехи имеются? Или?
– Более чем. А у тебя? Сумел выйти на связь?
– О чем ты, Яков? Тебе нужно на пальцах объяснить, что даже самый быстрый курьер не обернется и за две недели?
– Ты думаешь, нам эти две недели дадут? А если белые перейдут в наступление завтра? Мы успеем нагнать твоего курьера в Ревеле? Или только в Лондоне?
Трилиссер встал и по длинной вытертой дорожке пошел к двери своего огромного кабинета. Во времена страхового общества «Россия» здесь был зал заседаний правления. Пятиметровой высоты потолки, ряд стрельчатых окон и два десятка стульев вдоль стола, в торце которого стояло кресло хозяина. Очевидно, он страдал клаустрофобией.
Резко открыв дверь, Трилиссер выглянул в приемную, сам себе кивнул удовлетворенно и вернулся на место.
Агранов наблюдал за его действиями с любопытством. У всех в этом доме с головой непорядок.
– Ты что-нибудь узнал? Действительно готовится генеральное наступление?
– А что, если да?
Не обратив внимания на нарочитую интонацию собеседника, Трилиссер ответил серьезно:
– Тогда нам нужно внушить Феликсу и через него Старику, что все обстоит еще хуже, чем на самом деле. Заставить их поверить, что эвакуация правительства экстренно необходима. Лучше всего – в Вологду. Надежные крепости-монастыри, недалеко до моря и не так наглядно, как Архангельск. В Москве оставить чисто военное командование и особую группу ВЧК. Во главе с одним из нас. Лучше всего – с Ягодой.
«Оказывается, – удивился Агранов, – Михаил уже тоже все продумал. И излагает свой план как решенное дело».
– Мы это сумеем, надеюсь, – сказал он. – Но какова цель?
– Уверен, что две-три недели мы город удержим. А к тому времени… Врангеля смогут убедить остановиться. Пусть даже под Тулой. Чего еще желать? Россия от Польши до Тихого океана – чересчур большая страна. На ней поместится штук двадцать Франций. А нам с тобой хватит одной-двух. И глупости про мировую революцию можно оставить Старику и Лейбе. Я, например, ничего не имею против, если Врангель возьмет себе все, что захочет – или что ему позволят, – оставив нам кусочек с Москвой, Петроградом и тем, что между, с выходом к Балтике и Белому морю. Вполне цивилизованный вариант…