Разведка – это пожизненно

Начало моего длинного пути в профессии – это 101-я школа, известное учебное заведение разведки. Зачисление в кадры службы проводилось в здании ЦК КПСС на Старой площади довольно многочисленной комиссией. Два-три формальных вопроса от одного из членов комиссии – и я был зачислен в разведку, то есть было подтверждено ранее принятое решение. На моё пожелание подготовить диссертацию в аспирантуре, заочно, последовал естественный ответ: «Нет никаких возражений и препятствий». Моментальность ответа об отсутствии возражений подчёркивала, что задаваемый мною вопрос не имеет никакого значения, так как речь идёт совершенно о другом.

Где-то в конце августа я был приглашён на встречу. С собой нужно было иметь минимум личных вещей, необходимых для жизни за городом, но «со всеми удобствами». Нас собралось человек двадцать

пять, с чемоданчиками, и автобус покатил. Ехали недолго, километров тридцать от города. Прибыли. За высоким забором – большой лесной участок, в центре – двухэтажный дом с крыльцом, особняк, по обе стороны от которого находились два небольших жилых дома гостиничного типа. В стороне, как выяснилось позднее, столовая, баня и спортивный зал. Небольшой комплекс – всё очень скромно. Разместились по намеченному ранее плану. Осмотрелись, пообедали, и началась новая жизнь. Однажды, несколько дней спустя, утром, когда мы выходили на завтрак, прибыл автобус, и из него вышла группа людей. Направились цепочкой ко второму жилому дому, который не был ещё занят. Приехавшие отличались от нас и обычных москвичей. Они были хорошо, видимо модно, одеты: на них были длинные плащи или пальто, многие были в шляпах. Все шли с аккуратными чемоданчиками. Кто-то из наших сказал: «Матёрые пошли». Это были слушатели факультета переподготовки, то есть сотрудники разведки, побывавшие в заграничных командировках. Они занимались отдельно. К ним часто приезжали ещё более «матёрые» поделиться опытом. Кличка «матёрые» за слушателями факультета переподготовки закрепилась, хотя жили мы с ними очень дружно, и во многих случаях эта дружба сохранилась в дальнейшем.

Как я понимаю теперь, учёба была очень неплохо организована и для моей новой профессии весьма полезна. Первая лекция – её прочёл большой специалист по разведывательной работе среди эмиграции Мицкевич. Он начал с заявления: «Разведка пахнет кровью!» В те годы, а это был 1951 год, работа по эмигрантам всех мастей была ещё у нас в моде. Это были и белоэмигранты, и украинские бендеровцы, и троцкисты, да и вообще антисоветские группировки всех мастей.

Главным было то, что разведки противника, в первую очередь Англии и США, подкармливали почти всю эту разношерстную братию. Сами службы англичан, американцев и других стран-союзников помельче обожглись, и не раз, в операциях против Советского Союза, а после войны, и это было известно, и вовсе просто побаивались работать в Союзе. Эмигранты были очень удобны, если не для принципиальных успехов в подрывной деятельности и шпионаже в СССР, то хотя бы для мелкой работы в условиях холодной войны. Получалось, что и деньги спецслужб вроде бы шли на большое дело – дело борьбы с коммунизмом, то есть на выполнение главной задачи.

Но лекций, в частности по эмиграции, также и по теоретическим основам разведки и по сведениям о спецслужбах противника, было немного.

На первом месте стояли лекции по политической разведке; азы по страноведению и достаточно солидное количество часов по приёмам и методам конкретной работы разведчика: первичный контакт, разработка, вербовка агента и т. д. Уделялось время и работе с техническим оснащением разведчика, а также фотографии, в том числе документальной и работе с микроточками, конечно, основам тайнописи и работе с шифрами. Отдельно – вождение автомобиля. Мы учились на УАЗах езде по лесным дорожкам и затем обязательно сдавали на водительские права. Но наибольшее время занимало изучение языка. Я улучшил свой институтский французский для сдачи официального экзамена на процентную надбавку и одновременно учил английский. За год преодолел четыре семестра английского языка.

Отдельно расскажу о занятиях по наружному наблюдению. Это были очень краткие лекции, так сказать, по теории вопроса, и главное – практические городские занятия. Работали с боевыми бригадами наружки Седьмого управления КГБ. У нас были такого рода задания: встреча с агентом в городе, закладка тайника, постановка сигнала и так далее. Главное – вскрытие наблюдения и принятие решения о проведении операции. Дело в том, что мы писали подробные отчёты о своей работе и о работе наружки, и если ты её расколол, то как можно подробнее доказательно об этом нужно было написать. Эти отчёты передавались потом в Седьмое управление и там уже разбирались. Наружка боялась наших отчётов, так как в них вскрывались проколы и слабые стороны её собственной работы. Таких отчётов они от настоящих объектов (дипломатов, иностранцев и др.) не могли получить, что очевидно, и у наружки, как правило, было всё гладко. В наших же отчётах присутствовал подробный разбор их ошибок, да и неплохой анализ работы бригад. Наружники также писали отчёты, и они передавались в школу и разбирались с нашими наставниками. Так что занятия по наружному наблюдению в городе проходили очень напряжённо. Но мы находили с наружкой и общий язык, всё-таки своя служба. Хотя были и исключительные случаи. Расскажу лишь об одном из них.

Среди нас было три выпускника Академии внешней торговли, один из них, некто Т., даже уже во время учёбы в 101-й школе защитил диссертацию в этой своей Академии. Т. был симпатичным умным скромным парнем, но под наружкой с ним творилось что-то неладное. Как-то Седьмое управление прислало рапорт наружки, в котором с издёвкой говорилось, что Т. в городе на задании весь преображается: начинает идти большими шагами, приседая, так маскируясь, и что это вызывает смех и общее внимание, даже посторонних людей. На следующий раз история повторилась – рапорт «Семёрки» был ещё круче. Начальство насторожилось. Трёх курсантов послали в город в места по маршруту Т., чтобы скрытно посмотреть, что происходит. Я был среди этих курсантов. И вот что мы увидели: Т., начиная выполнять задание, полностью преображался, видимо нервничая, становился похожим на крадущегося к добыче хищника. Потом объяснить он это не мог. Необъяснимо – психика! Он, конечно, окончил вместе со всеми школу, но мудрое начальство в разведку его не позвало, а определило на кафедру политэкономии в Высшую школу КГБ (тогда Академии им. Андропова, с её многочисленными кафедрами, ещё не существовало). Т. нашёл в «Вышке» своё место. Вскоре он стал доцентом, профессором и затем заведующим этой кафедрой, отлично справлялся со своей работой и получил кучу поощрений.

В 101-й школе царила атмосфера доброжелательности и спокойствия. Нарушений дисциплины, и вообще режима, не было. Так обстояли дела благодаря, в первую очередь, руководителям школы, начальнику генералу Гридневу и его заместителю генералу Алехвердиеву, служакам старой закалки, но с человеческой теплотой. Они делали своё дело с умом и большим тактом. Из нашего выпуска вышло несколько руководителей всей службы и её подразделений – генералы, полковники разведки. Были и неудачники, но их было абсолютное меньшинство. Был и один предатель.

В моём выпуске были и очень известные разведчики. Достаточно вспомнить выдающегося американиста генерала Бориса Соломатина. Он был резидентом в Вашингтоне. Широко известна его личная заслуга в вербовке Уокера. Шифровальщик Джон Уокер привлёк к работе ряд членов своей семьи. Они на долгое время стали нашими ценнейшими агентами в США. Соломатин в Москве получил назначение на должность заместителя начальника разведки. Но вскоре вновь был направлен за рубеж резидентом в Рим. Я, будучи проездом в Италии, следуя в Латинскую Америку, на один день останавливался в Риме (тогда для того чтобы попасть в Латинскую Америку нужно было сделать пересадку в одном из городов Европы). В Риме Соломатин меня встретил. Встреча была тёплой, дружеской, и мы славно поужинали, отведав хорошей итальянской кухни. Отмечу, что Борис Соломатин очень обстоятельно комментировал дело Эймса в беседе с автором книги об Эймсе Питом Ирии «Confessions of a Spy – The real story of Aldrich Ames», «Признание шпиона».

Учеба окончена, и каждый из нас на своем месте в центральном аппарате разведки. Я – в европейском отделе Первого Главного управления. Это был в то время Комитет информации при Министерстве иностранных дел СССР. Размещалась тогда разведка в бывших зданиях Коминтерна, неподалёку от ВДНХ. Комитет информации объединял тогда и политическую и военную разведки. Помню, что сидели мы допоздна – до глубокой ночи. Все спецслужбы Москвы так работали. Не спал вождь, не спали начальники, не спали и подчинённые.

Вскоре Комитет информации перестроили. Мы все с мешками дел переехали на Лубянку и заняли верхние этажи здания НКВД. Все огромное здание было заполнено службами: управление контрразведки, пограничники, следственное управление и разведка.

У меня сохранились яркие впечатления от переезда на новое место. Вот одно из них. Моя комната находилась на седьмом этаже с окном во внутренний двор. Двор – это был замкнутый неровный огромный прямоугольник, а посередине двора находилось пятиэтажное квадратное здание с плоской крышей – это и была «Лубянка», знаменитая внутренняя тюрьма госбезопасности. Окна зарешёчены, и на всех окнах «намордники», деревянные щиты, закрывающие окно. Вся площадь плоской крыши обнесена глухим забором-стеной, метров пять-шесть высотой. Это место для прогулки арестованных. Виден этот прогулочный дворик только сверху. Из нашего окна я вижу, как в этот «загон» выпускают на прогулку содержащихся в «Лубянке» арестантов. Выпускают только по одному человеку. В то время конвоируемых арестованных можно было случайно встретить в коридоре самой старой части комплекса зданий. Там было следственное управление. Если это происходило, то охранник-конвоир издавал какой-то клич, и ты должен был сразу стать к стене и пропустить идущих. Во времена Хрущёва «Лубянку» (тюрьму) закрыли, и арестованных в здании больше не было. Затем в бывшей тюрьме сделали столовую, но спустя некоторое время и её закрыли. Видимо, обед в таком здании не способствовал аппетиту. Вскоре снесли под корень всё здание тюрьмы и освободили огромный двор. Не знаю, сохранились ли в каком-то виде пресловутые подвалы «Лубянки».