Развилка
Шрифт:
– Ну как тут, спокойно?
– не выходя в поле, Захаров кивнул в сторону Боброво, которое было занято немцами.
– Спокойно, - подтвердил я.
– Плохо, - сказал он.
Месяц назад я мог задать ему резонный вопрос - что плохого в тишине. А сейчас промолчал. За спиной уже есть боевой опыт, бои за Смоленск и выход из окружения. На войне учишься быстро и я усвоил одну простую истину - если на передовой тишина, значит, противник готовит наступление и копит силы, а возможно, нас уже обходят, и скоро мы в очередной раз окажемся в котле. Уж лучше
– Сидай, Андрий, - старшина присел под дерево и положил на колени автомат ППД.
Я разместился с ним рядом и поставив между ног карабин Мосина образца 38-го года. После чего спросил старшину:
– Иваныч, новости есть?
Он пожал плечами:
– Нет. Только сводку вчерашнюю повторяли.
– И что в сводке?
– Наши войска ведут ожесточенные бои на Смоленском, Кексгольмском, Коростенском и Белоцерковском направлениях. На остальных участках бои разведывательного характера. Корабли Балтийского флота потопили один и повредили два торпедных катера противника. Летчики сбили сколько-то самолетов и сколько-то потеряли.
– Понятно...
– протянул я.
Сидим. Молчим. Каждый думает о своем. Но неожиданно Захаров задает новый вопрос:
– Андрий, а ты точно своих родичей не помнишь?
Эта тема, которую старшина за полгода поднимал несколько раз, мне неприятна. Не люблю ворошить прошлое, от этого сразу приходила тоска. Однако я ответил:
– Не помню. Меня в детдом в тридцать втором году привезли, в декабре, как раз перед Новым Годом. Я уже доходил, от голода разум помутился. Десять лет мне тогда исполнилось. Помню только, что в станице жил. Хата была. Двор большой. Потом стрельба какая-то. Дальше детдом и завод, пока в армию не призвали.
– А лица родителей?
– Нет. Все, словно в тумане.
– А станица, говоришь, Уманская?
– Так в документах записано. Ты же сам их видел, Иваныч. Раньше называлась Уманская. Потом переименовали в Ленинградскую.
– И что, в станицу после детдома не ездил?
– Как? Денег не было, и кто бы меня отпустил. Только школу окончил, с детдома в жизнь выпустили и на завод. У станка поработал и призыв.
– А про родных узнать пытался?
– Мать умерла. Это точно. Про отца сведений нет, пропал. А больше никого.
– Ну да...
– он поднялся и сказал: - Ладно, ты бди, а я другие посты обойду.
– Есть!
– я тоже встал и когда старшина ушел, снова спрятался в своем логове.
Позади траншеи нашей 2-й роты 3-го батальона 518-го стрелкового полка 129-й стрелковой дивизии. Остальные бойцы моего взвода сейчас готовили оборонительные позиции и зарывались в землю, а я в боевом дозоре, за сто метров от позиций. С одной стороны это ответственность, а с другой сплошной отдых. Кто-то киркой машет, а я, благодаря старшине Захарову, чей авторитет в роте почти вровень с командиром, наблюдаю за противником, который ведет себя на удивление спокойно.
Конечно, наш старшина человек странный. По службе ведет себя, словно цепной пес, который живет по
В общем, старшина человек военный и командиры его ценили. При мне Захарова несколько раз в дивизионную разведку звали, только он отказался, да и ротный его отдавать не хотел. И, как на ситуацию ни посмотри, для меня это хорошо. На войне с таким человеком не пропадешь - это я понял, когда мы выходили из окружения и привитые Захаровым навыки пару раз спасли мне жизнь. Вот только вопросы, которые он задает... К чему они? Зачем спрашивать и давить на больное? Ведь ничего не меняется и память о прошлом для меня закрыта. Врачи говорили - последствия стресса, который я пережил в детстве. Наверное, они правы. Но сейчас это неважно. Идет война и я девятнадцатилетний красноармеец Андрей Погиба винтик огромной военной машины и защитник Родины...
Послышался шум. С запада еле слышный рев движков. Танки. Не иначе. Сколько точно, определить невозможно. Пять или шесть? Скорее всего, больше.
Вскоре шум стих, но зато в небе, двигаясь на восток, появились две девятки "юнкерсов". Ох, не просто так движение началось. Чует мое сердце, что вечером или завтра утром нам придется туго...
Тем временем дело к обеду. Меня сменили, и я отправился на позиции роты. Бойцы, полуголые и загорелые, на время отставив в сторону лопаты и кирки, набивали брюхо. На обед жидкий супчик, перловая каша, пара кусочков хлеба и чай.
В животе заурчало. Организм молодой и требовал пищи. Но сначала я доложился взводному, младшему лейтенанту Ерофееву. Рассказал про шум, который слышал, и он побежал к ротному.
Взяв свой котелок, я подошел к бачкам с едой, получил пайку и присел в окопе. Пока насыщался, появилась немецкая "рама". Разведчик кружил над нашими позициями, и я представил себе, что пилот видит сверху. Поле. Редкие рощи. На востоке густой лес. И перед ним неровные линии траншей.
– Не зря летает, сволочь, - посмотрев в небо, сказал кто-то из бойцов.
– Наверное, скоро обстрел будет.
"Это само собой", - подумал я, но промолчал и кинул взгляд в сторону недостроенного блиндажа неподалеку.
От "рамы" отделилась темная точка, и по позициям разнесся истошный крик:
– Бомба!!!
Новички из последнего пополнения задергались, а ветераны сохранили спокойствие и правильно сделали. Разведчик бомбы бросает редко, а вот агитационными листовками сыплет постоянно.
Темная точка, приближаясь к земле, распалась еще на несколько, а потом еще. В воздухе закружились белые листы, и целый ворох опустился на наши окопы. Так и есть - листовки.