Разящий меч
Шрифт:
Он поднес к глазам подзорную трубу, выдвинул ее до отказа и осмотрелся. Вскоре он увидел его — по дороге двигался отряд всадников, и среди них знакомая фигура. Это был несомненно он — его посадка, манера езды. Это был не двойник, каких ему тоже случалось видеть.
Только то, что он знает Джубади, помогло ему убедить Кина доверить ему это задание. Было, правда, еще несколько карфагенян, но все они видели кар-карта лишь мельком. Только один человек мог сделать это — тот, кто ехал с ним бок о бок в течение двадцати лет, питомец носителя щита его сына. Только он мог
Рядом был Хулагар. Юрий почувствовал сожаление. Носитель щита повернулся и посмотрел в сторону леса.
Неужели ему что-то подсказывает его «ту»? Юрий замер. Он убрал подзорную трубу, опасаясь, что Хулагар почувствует его взгляд.
Он почти физически ощущал, как щитоносец осматривается, вглядывается в каждый камень, в каждое дерево. Юрий знал слишком много случаев, когда дух «ту» предупреждал своего хозяина. От напряжения у него стало покалывать в затылке. Он ждал.
Хулагар повернул лошадь и поехал дальше, вслед за кар-картом Джубади.
Юрий медленно спустился вниз и достал длинный кожаный футляр, извлек из него металлическую трубку. В сыром воздухе ямы смешались запахи металла, дерева и масла.
Юрий перевел дух. У него было еще немного времени.
«Пять ударов сердца, и нажимай на крючок», — говорил Эндрю.
Небо темнело, обретая тот темно-синий оттенок, который появляется только после солнечного дня.
А на юге, должно быть, уже совсем тепло. Вожди возвращаются каждый в свой клан, жрецы готовятся к вечерней молитве. «By бак Нов домисак глорианг, нобис ку» («Услышьте меня, предки, вечно стремящиеся вперед по небу»).
Юрий прошептал эти слова и улыбнулся.
Кин был прав: за прошедшие годы он куда больше стал похож на мерка, чем на человека, на скота. Он даже стал гордиться своим господином, который был носителем щита самого зан-карта. Он, Юрий, разделял с ними стол.
И ему начало это нравиться.
Эндрю все понимал и поэтому не подпускал его к своему ребенку.
«Его ребенок. Мои дети».
И у него был ребенок — Ольга. Ее мать… Юрий улыбнулся. Она была из чинов: мягкая, нежная, с оваль-ным личиком, сама почти ребенок. Ее забили до смерти за то, что она пролила молоко на платье своей госпожи — первой жены Джубади. Сначала забили, а потом разрубили на куски и бросили в яму. «Дитя мое, Ольга. Я подумал, что лучше задушу тебя собственными руками, чем позволю швырнуть в яму. Я убил тебя.
Как давно это было?»
После Баркт Нома, где три реки впадают в соленое море. Четырнадцать сезонов.
Год за годом он лелеял свои воспоминания, свою ненависть, отвращение к себе за то, что ничего не делал. За то, что обгладывал кости, которые кидали из юрты рабам.
И все это время он провел в бесконечном пути. Он видел весь мир. Горы, пронзающие небо, соленые моря. Вода в них такая плотная, что на ней можно прыгать. Он видел неистовство бурь, небеса, озаренные вспышками молний, — тогда отважные вожди трусили, а он смеялся в душе. Он видел битвы, наблюдая их с высокого холма. Он видел, как умены рассекают океан зеленой травы. Они двигались
Он видел двадцать разных народов — чинов, к которым принадлежала его возлюбленная, уби, толтеков, констанов, а также других русских, живших на самом краю света. Он видел, как горели их города, как покорялись их жители. Он слышал плач детей, которых кидали в ямы. И ужас пережитого сделал его бесчувственным, как камень.
Во всяком случае, так ему казалось.
А потом была Софи. Рабыня из Констана.
«Где она сейчас?»
Скорее всего, по прежнему в юрте Хулагара, и с ней его второй ребенок. На душе у него потеплело.
Тамука говорил: «Убей Кина, и они станут свободны, если нет — они попадут на стол в праздник полнолуния. И ребенок будет смотреть, как умирает его мать». — Не думай об этом, — прошептал он себе.
Со всем можно покончить легко и просто. Он посмотрел на кольцо, нащупал на нем небольшой выступ и подцепил его ногтем. Выскочила отравленная игла, невидимая в темноте.
«Почему бы и нет? Потому что я трус?» Он встряхнул головой. Страха в нем давно не осталось. Раб теряет все страхи, у него остается только надежда. Свободный человек боится смерти, потому что не хочет терять жизнь и наслаждение, которое она дает ему. Но для раба смерть означает освобождение.
«Почему бы и нет? — пульсировала в мозгу мысль. — Ведь в ту ночь, когда я впервые встретил его, я был готов. Может, мне помешал тот взгляд, спокойный и доверчивый, которым он посмотрел на меня?»
Кин принес с собой любовь, обычную человеческую любовь. Любовь и уют, которые есть в обычной человеческой семье, живущей без страха. Любовь и уют, которые могут быть в одночасье уничтожены из-за такого ничтожного проступка, как пролитое молоко. «Они думали, что я забыл.
Ведь для них я всегда был всего-навсего скотиной, без чувств и привязанностей. Но теперь они узнают».
Он мог только молиться о том, чтобы Софи поняла: по крайней мере малыш не узнает, что значит жить в мире, которым правят мерки. Потому что, если бы он убил Кина, они бы уж точно победили.
Кин заставил его опять обратиться против них. Юрий понимал, что его используют, что Кина не волнует происходящее с ним сейчас — лишь бы он сумел выполнить задуманное.
Юрий грустно улыбнулся своему чувству. Жалость к себе появилась впервые за многие годы.
Он выглянул: три темные фигуры поднимались вверх по склону. Вспышка света… Он отсчитал пять ударов сердца. Грохот докатился до него.
Кин сказал, что это будет всего в тысяче ярдов отсюда, но расстояние не имеет значения. Юрий взял снайперскую винтовку и тщательно осмотрел шестигранный ствол, чтобы там не было ни песчинки.
Он тренировался с этой винтовкой ежедневно с тех самых пор, как Кин сказал, что это единственный путь к спасению. Эндрю разработал множество других планов — ловушки в городе, спрятанные на дороге мины, огонь с кораблей. Юрий смеялся над всеми этими способами. Он перестал смеяться, только когда увидел снайперскую винтовку собственными глазами.