Реальность сердца
Шрифт:
— На запад? Срочно? — Якоб насторожился, подался вперед. — Зачем бы это?
— Помочь одному достойному человеку…
— Вот, значит, как, — разбойник вытащил из ножен кинжал; хороший дорогой кинжал с гравировкой по клинку. Лезвия казались почти прозрачными — так играла в полутьме заточка. — Это кому же? Где-то вдалеке ухнул филин; может, не филин, а другая ночная птица — в них юноша не разбирался. Может быть, это один из разбойников подавал другому сигнал птичьим криком. Араон вжал босые ноги в мелкую колючую хвою, чувствуя, как между пальцами набирается сырость. Ему было холодно, но не потому, что до него не доставал жар костра. Ответить на вопрос можно было двумя разными способами: либо правду, либо — прикрыться герцогом Скорингом. Способов было два, а один из них мог стоить если не жизни, то свободы. Юноша вновь почувствовал ледяную отстраненность от происходящего. Это пугало; кинжал в руках Якоба казался мелочью, бессмысленной игрушкой. Острие может войти под ребро, тогда сердце остановится — быстро, наверняка, и вовсе незаметно. Немного боли, не больше, чем в порезанной руке — и все. Другое дело, что есть двое спутников, двое друзей… и есть дело, которое обязательно нужно сделать. Догнать герцога Гоэллона. Это важно, все остальное — сущие мелочи. Старший Эйк служил герцогу Скорингу. Младший — доносил Реми. Этот, судя по виду, младше Яна-Петера, но куда старше Винсента. Забавно… до чего все трое непохожи друг на друга; вот уж точно — семь близнецов от всех отцов. Интересная, должно быть, дама — госпожа Эйк. В каких же отношениях многочисленное семейство с «заветниками» и герцогом Скорингом? Ян-Петер Эйк — посвященный высокого круга; Винсент — попросту мальчишка, которого втянул во все это старший брат. Якоб промышляет разбоем. Почему? Уж не потому ли, что родной дом, превратившийся в гнездо еретиков, не пришелся ему по душе? Или не стоит так все усложнять? На землях Брулена разгулялся святой поход — так, может быть, Якоб попросту удрал от преследований, не желая каяться и проходить очищение?
Стальные глаза сверлили Араона, ожидая ответа. Сталь в глазах, сталь в руках; вполне достаточно, чтобы понять: ошибешься, и не жить тебе. Не только тебе, но еще и спутникам. Дело даже не в выкупе — в чем-то еще, важном для Якоба, но неизвестном Араону. Не угадать… но нельзя ли оттянуть время?
— Почему вы так не похожи на своих братьев?
— Дерзкий вопрос, не кажется тебе? — губы раздвинулись в подобии усмешки. — Особенно от тебя. Я хотя бы знаю свою мать, а ты? Время, время… драгоценные доли минуты на принятие решения; жаль, что Якоб не решил побеседовать с братом Жаном, тот наверняка нашел бы, что ответить. Он умеет, он может распознавать мысли, он учил Элграса — и хорошо научил, а вот Араону такого таланта не досталось ни капли. Об этом думать сейчас нельзя, нужно думать о том, как ответить.
— А я не знаю, — кивнул юноша. — Поэтому не рассчитывайте на богатый выкуп. Отпустите нас, а? «Деньги и лошади, — думал он. — Пешком мы не успеем, а если обратимся за помощью в ближайший монастырь, то уже не выберемся оттуда… Но — как вернуть хотя бы часть своего имущества и свободу? Возможно ли? Тут уцелеть бы…»
— Не заговаривай мне зубы, подкидыш, — процедил разбойник. — Кому вы там помогать собрались? Отвечай! Блик от костра прыгнул на руки Араона, потом побежал выше, добрался до глаза — алая вспышка, совсем неяркая. Юноше казалось, что вокруг тихо, слишком уж тихо. Добрый десяток человек суетился вокруг костра, перешучивался, бранился из-за бочонка вина; но там, где сидели Араон и Эйк, сгущалась прохладная осенняя ночь, безмолвная и недобро-любопытная.
— Почему я должен вам отвечать? Вы напали на нас и ограбили! Как угадать? Что-то вертелось в голове, какая-то зацепка, которую дал сам Якоб еще в начале разговора. Все упиралось в то, еретик он или нет. Но не написано ж это у него на лбу? Не написано, а жаль. Но — было, было что-то, было же…
— Потому что ты не хочешь, чтобы я убил того монаха. Чтобы мы развлеклись с девчонкой. Чтобы я убил напоследок тебя, — обстоятельно перечислил Эйк. — Достаточно причин, или как?
— За убийство монаха карают не приставы, а Сотворившие, — юноша уставился на собеседника так же пристально, как и тот.
— Говорят, так, — кивнул светловолосый. — Но если просто привязать к дереву и уйти — разве это убийство? А, подкидыш? Леса здесь глухие, найдут нескоро… Хватит тянуть коня за хвост, отвечай. Кому?
— Не тому, кому служил господин Ян-Петер Эйк, — труднее всего было не зажмуриться после этих слов.
— Как интере-есно, — протянул разбойник. — Ну да, ты же у нас королек на девятину, из канавы в графы… и обратно. Много знаешь. Очень много… В кого же ты веришь, подкидыш?
— Верую в Сотворивших, создавших сущий мир за седмицу и в мудрость их… — Араон приложил ладонь к сердцу, про себя добавив: «Помогите мне, хоть раз в жизни — помогите же!». Эйк убрал кинжал в ножны, потом принялся развязывать узел. «Неужели угадал? Неужели я угадал?!»
— Вставай, помощничек. Не знаю, что ты задумал, но я вас отпущу. Последние слова прозвучали громко; трое разбойников немедленно подскочили поближе, остальные загомонили со своих мест. Разноголосье — хриплые и звонкие, юные и не очень голоса сбивчивым хором выражавшие одну-единственную мысль:
— Ты не одурел ли, Якоб?! Такую добычу?..
— Я сказал, — отрезал Эйк. — Клаус, приведи их лошадей, да вьюки не забудь.
— Да пошел ты к свиньям, Якоб! — тот хрипатый, голос которого Араон запомнил еще на дороге.
— Да сам ты пошел! Вожак сказал, ты делай!.. — двое совсем молоденьких парней сунулись поближе. Вскрик — женский голос, значит, Ханна; потом нехорошо спокойный голос брата Жана:
— Вот это вы напрасно. Костер то разгорался, то притухал, и это было куда хуже простой темноты: выплески пламени слепили глаза, мешали разглядеть, что творится в пяти шагах. А вот Эйк разглядел. Свист, еще один вскрик, стон…
— Сказали ж — напрасно, — хохотнул атаман; от этого смеха Араон в очередной раз вздрогнул.
— А ну отойди, хамье! — разъяренный вопль Ханны… ну почему же почти ничего не видно?!
— Отойди, отойди, — посоветовал Якоб. — А ну молчать всем! Я что сказал? Клаус, быстро давай, шевелись. Араон наконец увидел, что происходит — Ханна стояла с головней в руках, за спиной у нее из-за сосенки торчали чьи-то босые ноги. Живые так не лежат. Нетрудно было догадаться, что покойник взялся угрожать пленнице оружием; свист же произвел брошенный Эйком кинжал. Теперь юноше стало действительно страшно. Бруленец решил перессориться со всей своей бандой в одиночку? Но их же добрых полтора десятка, а у пленников и оружия нет, считай, всех уже похоронили…
Нет, не в одиночку: к вожаку подошли еще трое. Двое молодых парней и какой-то смутно различимый мордатый мужик в черном балахоне. У молодых в руках мечи; видно, что плохонькие — но мечи, у мужика — цеп.
— Отойди-ка к своим, и девицу отведи в сторону, — бросил через плечо Якоб. — Сейчас я тут порядок наведу… — и уже в полный голос: — Ну, кто тут резвый самый? Кто забыл, кто тут старший? А ну — вперед! «Достаточно одной стрелы, — тоскливо подумал Араон. — Вот же сумасшедший…» Лучников среди разбойников не нашлось, или они оказались на стороне предводителя. Негодующая компания потопталась по ту сторону костра, бранясь и все же не решаясь сделать шаг вперед. Двое мальчишек — лет по шестнадцать, не больше — поигрывали своими мечами, лохматый дядька с дубиной радостно скалился, словно соскучился по хорошей драке. Драки не случилось.
— Что вы ему сказали? — спросил брат Жан, когда отпущенные восвояси пленники отъехали на пару миль, до сих пор не понимая, стали ли свидетелями истинному чуду или попросту повезло в очередной раз…
— Правду, — вздохнул Араон. — Чистую правду.
К концу третьей седмицы девятины святой Иоланды регенту Собраны, герцогу Алларскому все чаще и чаще хотелось снять с плеч голову; свою собственную.
Снять, положить в укромное, темное и тихое, место — да там и оставить, самому же походить как-нибудь так. Злополучное образование на плечах, по словам лекарей и аптекарей, предназначенное для управления всем телом, а в первую же очередь — прибежище разума, тяготило владельца все больше и больше. То ли разума стало слишком много, и он давил на череп изнутри, то ли, напротив, выявилась пустота в голове господина регента, а не терпящая пустоты природа вознамерилась ее заполнить… Болело прибежище то ли разума, то ли его отсутствия, постоянно. Изнывало, должно быть, от невозможности постичь происходящее. И не в паскудной сизоглазой тени было дело, Фиор несказанно обрадовался бы хоть косвенному признаку ее присутствия — однако ж, или вовсе исчезла, или затаилась так надежно, что решительно невозможно было хоть что-нибудь на нее свалить. Только что обнаруженный корень горестей и бед оказался глубоко, истинно подл: как показался, так и растворился, улетучился; не пожелал быть виновным во всем и сразу. Не беспокоило Фиора и то, что составляло предмет головной боли для Реми: подготовка к ожидавшейся войне. Второй советник его величества весьма всерьез воспринял пророчество, точнее, его четвертое условие: толпу чужих тварей, которая должна ворваться в пределы мира. Благо, теперь-то было вполне ясно, откуда они могут взяться: из третьего мира Триады. Регенту это казалось изрядной нелепицей — какие твари, какие толпы? Реми же считал иначе: еще до первых заморозков герцог Скоринг вернется, чтобы отвоевать столицу, и приведет войско неведомых существ из того сопряженного мира, который омнианцы называли Миром Вознаграждения.