Реанимация Записки врача
Шрифт:
«Нет болей в суставах,
Когда снимаешь платье.—
Снимают усталость
Крепкие объятья,
Жена и осьминог…
Какие глупости!! У каждого своя судьба.
Но мне от осьминога еще б
четыре щупальца,
Чтоб всю покрепче обнимать тебя».
Немного
Еще он любил делать из пластилина различные акробатические пирамиды. Сначала из проволочек мастерил каркас, а потом одевал его желтым, синим, красным пластилином. Его персонажи делали стойки на руках и голове, горизонтальные висы — «крокодилы», мостики и арабески. Иногда целыми ночами лепил. Чтоб не страдать от бессонницы. Сейчас в Гудаутах есть целый музей этих фигурок. Их более ста. Как музей мадам Тюссо. Он фотографировал эти композиции, а на обороте писал «стишата» (его выражение):
Скепсис свой побереги,
Перо поэта здесь бессильно.
Ну и что, что нет ноги —
Им костыли, как крылья.
Хоть это звучит банально, но он действительно приносил увечным детям радость, крылья, надежду. Это дорогого стоит. Сам он был сказочно бескорыстен и непрактичен. Целый вечер трясся на «уазике» по горным дорогам, старика-инсультника консультировал. «Устал как собака, но хорошо заработал! Подарили пятьдесят рублей». Увидев на моем лице крайнее удивление, оправдывался: «Мы же в Абхазии. У нас на эти деньги можно курицу купить, сулугуни, зелень и еще на домашнее вино останется. Мы люди не гордые, на целую неделю еды хватит». Иной уровень жизни.
Они с Тамусей вырастили двоих детей. Сын — инженер, уехал в Москву. Живет трудной жизнью. Дочь стала врачом-невропатологом. Очень работящая и живучая. В маленьком городке под Саратовом скооперировалась еще с двумя врачами и кормят поросенка. Осенью забивают его и имеют на зиму мясо. На три врачебные семьи. Саратовским депутатам в Думе и Совете Федерации, включая губернатора, забыл его фамилию, такое и не снилось. Там миллионы и защита чести и достоинства от журналюг. А здесь задашь болтушку поросенку между утренним и вечерним обходом — и порядок. Все сыты. Доктор еще успевает смотаться в Саратов, на курсы усовершенствования врачей. На специализацию — эпилепсия. Или — Альцгеймер. В самый раз. Смеется, когда рассказывает. Левка часто к ней приезжал. Внучат обучал акробатике.
А потом начались удары судьбы. Жестокие и несправедливые. Лев был к ним не готов. А кто к ним может быть готов? Я? Вы, мой читатель? Не знаю, не знаю. Нелепо, трагически погиб старший внук. Семья у сына распалась. Он записался в Чернобыль. Ликвидатором. Облучился. Вторая группа инвалидности. Согнулся, но не сломался.
Левины гены, наверно, помогли. Ремонтирует машины, пестует огород, доит коз, молоко отдает двум-трем подшефным ребятишкам. Увечным, бедным, но веселым и обнадеженным. Он их тоже акробатикой потчует. Как и отец, считает ее универсальным лекарством.
Однако это «универсальное» лекарство имело и обратную сторону медали. У Левки начали разрушаться и болеть коленные суставы. Это участь всех акробатов-прыгунов. Человеческие коленки рассчитаны на многие тысячи сгибаний-разгибаний, даже на сотни тысяч. Сколько раз человек встанет-сядет, сделает шаги вперед, вверх и вниз по лестницам и пригоркам, прокатится на лыжах и коньках-роликах и тому подобное. Ну, еще немного попрыгает через лужу или вверх — от избытка чувств. Но когда он прыгает через райкомовский лимузин или вертит сальто на ходулях, то, извините, скромный и простой коленный сустав долго не вытерпит, он хочет смягчить эти зверские жесткие удары и начинает страдать. Сохнет в нем смазка, откладываются соли, истончаются хрящи и связки. Сустав скрипит, болит и распухает. Болит так, как будто в него насыпали толченое стекло, как будто налили кипятку.
Леве пришлось взять палочку, а потом и два костыля. Чтоб хоть как-то разгрузить многострадальные коленки. Акробат и клоун — и вдруг на костылях. Станешь тут печальным.
Я пытался его немного подлечить, придумал специальную физиотерапию. Она помогла, боли уменьшились, он стал опираться только на один костыль. И тут же увлекся… футболом для инвалидов. Для одноногих: «Мяч ведь бьют одной ногой… Только вместо белых крыльев мы имеем костыли…»
Мы движения ускорим,
С Марадоною поспорим,
Мы имеем три опоры,
А у них ведь только две.
Он ездил на разные футбольные баталии, кричал до хрипоты, когда мяч влетал в чьи-то ворота, забитый то ли ногой, то ли костылем. Привозил и дарил треугольные памятные вымпелы. В общем, как-то забылся и отвлекся. И тут — на тебе: внезапно умирает жена. Он в Саратове, она в Гудаутах, жаркий июльский день. Она оперирует — «кесарит», потом трудные роды, одни, вторые. Становится нехорошо, давление, капельница, инфаркт. Все.
«И для меня вдруг ночь настала/ в разгаре солнечного дня…» Стихотворение так и называется: «Я не могу никак очнуться…». Ему стало скучно жить. Даже цирк его больше не радовал. Произошло смещение «удельного веса жизни». То, что казалось ценным и важным, стало легковесным и незначительным, шутки и цирковой смех ощущались плоскими и несмешными.
Как Дон Кихот, порой мы продолжаем
с жизнью биться,
И ничего я не могу забыть.
Ах, как мне хочется с выводами ошибиться,
Ах, как мне хочется так людям нужным быть.
Он был чистый, хороший человек. Грустный клоун.
Сгущение крови
Леван Александрович был худощавым и подтянутым. Щеточка седых усов лежала точно посередине верхней губы. Пряжка брючного ремня точно по центру, ни на миллиметр влево или вправо. Он и оперировал так же — ровно и аккуратно, избегая рисковых ситуаций и необдуманных действий. «Эх, была не была» к нему совершенно не относилось.