Шрифт:
Так жить нельзя. Сколько можно умирать с похмелья, винить себя и окружающих, пугать страшными звуками унитаз и соседей и терять, терять, терять самое драгоценное. Жизнь.
Женя приняла решение. Решение было не совсем волевое, но шло из самой глубины души и сознания. Решение звучало так: Надо что-то делать. Так жить нельзя. Как жить можно – Женя ответить не могла.
Собрали «семейный совет» и постановили. Сначала отправить Евгению в клинику для детоксикации, а потом в реабилитационный центр на неопределенный срок. Слова звучали угрожающе «детокс», «клиника», «срок»… Но еще серьезнее выглядели перспективы жить с этим опухшим лицом, дрожащими руками, бешено колотящимся сердцем и пустой
Едем. Евгению в такси в город сопровождал сын. Великовозрастный, но такой юный и непутевый. А еще на священника выучился. Он всю дорогу пытался поддержать Женю и рассказывал ей какие-то умные вещи, от которых ее тошнило. Она мужественно держалась и ни разу не попросила остановить проклятый джип, который шатало и болтало как уазик. Когда Жене попадалось отражение в зеркале бокового вида собственное лицо, еще сложнее было не вырвать. Едем.
Дочь, муж, родители, работа – обрывками мысли наслаивались и теснились. Надо сообщить, нужно организовать, не забыть. Господи, когда мы уже приедем. Наконец, показалось огромное красное здание клиники. Сигарета показалась горькой и тошнотворной, как весь мир вокруг. Серое январское небо, лужи и грязь, мрачное лицо водителя, с которым сын пытался договориться о дороге назад. Её же ждала только дорога в никуда.
В клинике пахло деньгами. Женю проводили к главврачу. Аранбек Казематович или Ахалай Матерщиннович – непонятно. Да и неважно. С серьезным лицом проверил пульс, давление, заполнил бумажки и начал раскручивать взволнованного парня и его еле живую мать.
– Капельница, которая четыре с половиной, это, конечно, хорошо. Но, та, что за семь – она и токсины лучше выводит, и печень чистит. А анализ на выходе? Всего то три тыщи. Позвоните, конечно, узнайте. А я – да, я врач с 30летним стажем, знаю, что говорю…
Отец Жени был непреклонен. Договорились по четыре с половиной, и нечего тут. По телефону дал внуку четкие инструкции. Не на того напали. Ишь, гиппократы-бизнесмены. Нас не проведешь!
Андрей расплатился и поцеловал Женьку.
–Держись, мам. Восприми все это как испытание воли. Будь сильной.
Ушел. Уехал. Совсем одна. Женя поплелась за медсестрой в палату.
– Телефон отдать. Сумку открыть. Раздеться до трусов.
Жене было абсолютно все равно. И даже не стыдно своих распластавшихся по кровати грудей. Какой-то паренек истыкал всю руку, пытаясь найти вену и поставить катетер. «Практикант,» – вяло думала Женька, – «За четыре с половиной тысячи в день могли бы и не проводить на мне опыты. Ну да, сама заслужила.»
Мысль о том, что сама виновата, посещала впоследствии Женю бесчисленное количество раз.
Капельница не принесла облегчения, но Женя осмотрелась. Всего в палате было две кровати. Одну теперь занимало тело Жеки с торчащими из него трубками, а на второй с любопытством глазела на Женьку какая-то тетка неопределенного возраста.
– Да, не холодно, и не душно. А скоро дети приедут. Но, я не знаю, я их боюсь. Твари, телефон мой отобрали и сломали. Ты кто? Я вот тут ненадолго. Тут не холодно, и не душно.
Зашла медсестра, зыркнула на тетку и пожала плечами, глядя на Женю.
–Не слушайте ее. Алкашка она.
«А я-то кто? Она самая и есть», – пронеслось в голове женщины. Говорить не хотелось, да и не было сил.
Гудение тетки раздражало. Не усыпляло. Было душно. Не холодно, но душно. Окна открывать нельзя. Женя лежала и пыталась думать. Хотя бы небольшой план составить. Минимальный. На день. Смешно. Было бы смешно, если бы не было так грустно.
Позвали есть. На кухне сидело человек десять мужчин. Ну как мужчин – опухших, корявых, хромающих и вонючих получеловеков. Из женщин – Женя, тетка и медсестра. Есть не хотелось. Тарелку с каким-то супом Женя брать побоялась – разольет же – сто процентов. Взяла кашу и попросила уйти в палату. Добрая медсестра вроде бы поняла истинный мотив пациентки и разрешила.
День тянулся, как сопля. Тухлая и вонючая. Вечером опять капельница. И из событий – выпускали всех хором курить во двор. Женя забыла дома зажигалку. «Дома». Звучало как «на другой планете». Приходилось у этих вонючих просить огня. Женя старалась просить у кого-то одного. Но, почему-то получеловеки выходили курить не оптом. Ну да ладно, какое-никакое разнообразие. Выходили раз пять за день.
Тетку к вечеру забрали. Твари-дети, наверное. Женя решила, что это здорово и одной будет лучше. Но, свято место – пусто не бывает. Появилась шумная и пьяная молодая девушка. Татарка Ильмира.
– В смысле, отдай телефон? В каком это смысле? Нет, я не отдам! С какой стати! Вы знаете, сколько он стоит? С чего я буду его отдавать? Шайтан алгыры!
– Успокойся, кызым. Ляг. Такие правила. Сейчас сделаем капельницу – поспишь.
– Я боюсь. Мне никогда не делали то. Это как? Больно? Мне надо позвонить…Алло, улым, мама скоро приедет. Спи. Да, ай бет, нет, да,…
Это продолжалось, пока медсестра не отобрала телефон, и бормотание Ильмиры не сменилось тихим довольным храпом.
Женя смотрела в потолок и думала.
Двадцать лет жизни прошло почти в постоянном вечернем опьянении. Оно не давало удовлетворения, не давало эйфории, алкоголь приносил безразличие и чувство защищенности. Муж – Гарик– потерял к Жене интерес. Он, конечно, привык к ней и любил. Но, как женщина, как человек – она его не очень интересовала. Дочь относилась к Жене, как к источнику знаний или, скорее, прибору для выполнения домашних заданий, ну и в принципе, как к необходимой в хозяйстве вещи. Сын давно стал взрослым и самостоятельным. Оставалась работа. Женя любила свою работу. У нее был свой кабинет психологической помощи. Странно, но люди верили ей, обращались и никогда не предавали.
Года два назад у Жени началась депрессия, сопровождаемая патомимией. Патомимию – самоповреждение кожи спины, шеи и лица – Женя диагностировала у себя сама. Как и депрессию. Будучи неплохим психологом, она нещадно занималась самокопанием и прекрасно понимала причины и следствия селфхарма, депрессии и алкоголизма. Но, выхода не видела. Именитые психиатры и психотерапевты подтверждали диагнозы Евгении, но тоже не могли дать инструкцию или хотя бы дельный совет по выходу из этой ямы.
Со стороны казалось, что Женя зажралась. Имея прекрасную семью, любящего мужа, чудесную и доходную работу, она страдала и пила. У Жени было два кота и два состояния души. Мейн-кун Остап был веселым, энергичным и ласковым активистом, а Яков – британец – хмурым, сонным и негативным товарищем. Точно так же кидало и женщину. То жизнь была светла и безоблачна, а то вдруг (каждый день, вообще-то, а не вдруг) наступало состояние тоски, сплина и меланхолии. Женя читала и о эмоциональном выгорании, и о гормональных изменениях, и о врожденной нехватке серотонина, и еще кучу умной и профессиональной литературы. Ничего не могло поставить ее мышление и отношение к жизни на нужные рельсы. Самое обидное было то, что будучи «такой умной», Евгения была «такой несчастной».