Рецензии на произведения Марины Цветаевой
Шрифт:
Вот отрывок из «Поэмы Горы»:
Гора горевала (а горы глинойГорькой горюют в часы разлук), —Гора горевала о голубинойНежности наших безвестных утр.Гора горевала о нашей дружбе.Губ непреложнейшее родство!Гора говорила, что коемуждыСбудется по слезам его.Еще горевала гора, что табор —Жизнь, что весь век по сердцам базарь.Еще горевала гора: хотя быС дитятком отпустил Агарь!Еще говорила, что это демонКрутит, что замысла нет в игре.Гора говорила. Мы были немы,Предоставляли судить горе.Гора горевала, что только грустьюСтанет, чту ныне и кровь и зной.Гора говорила, что не отпуститНас, не допустит тебя с другой.Гора горевала, что только дымомСтанет, чту ныне: и мир, и Рим.Гора говорила, что быть с другимиНам (неСледующий отрывок — из поэмы «Деревья», [471] причем отметим, что цитаты идут не только в порядке углубления темы, но и в порядке развивающегося мастерства, так как мы начали с наиболее раннего отрывка и кончим наиболее поздним:
Когда обидой опиласьДуша разгневанная,Когда семижды зарекласьСражаться с демонами, —Не с теми, ливнями огнейВ бездну захлестнутыми, —С земными низостями дней,С людскими косностями, —Деревья! К вам иду. СпастисьОт рёва рыночного.Вашими вымахами ввысьКак сердце выдышано.Дух богоборческий. В боиВсем корнем шествующий.Ивы — провидицы мои.Березы — девственницы,Вяз — яростный Авессалом.На пытке вздыбленнаяСосна — ты, уст моих псалом,Горечь рябиновая…К вам. В живоплещущую ртутьЛиствы — пусть душащейся.Впервые руки распахнуть,Забросить рукописи.Зеленых отсветов рои,Как руки — плещущие,Простоволосые мои.Мои трепещущие.471
Имеется в виду стихотворный цикл «Деревья» (1–9). Неточно цитируется второе стихотворение.
Это тема о природе. Наконец, последний самый реалистический отрывок, который показывает предел социального углубления поэтессы. Это отрывок из поэмы «Лестница».
Вещи бедных. Разве рогожа —Вещь? И вещь — эта доска?Вещи бедных — кости да кожа,Вовсе мяса, только тоска.Где их брали? Вид — издалёка,Изглубука. Глаз не труди.Вещи бедных — точно из бока,Взял, да вырезал из груди.Полка? случай. Вешалка? случай.Случай тоже — этот фантом.Кресла. Вещи? шипья да сучья, —Весь октябрьский лес целиком.Нищеты робкая мебельВся — чего четверть и треть?Вещь давно явно на небе.На тебя больно глядеть.От тебя грешного зреньяКак от язв трудно отвлечьВенский стул — там, где о Вене —Кто? Когда? — страшная вещь.Лучшей всех — здесь обесчещенБыл бы дом? Мало — чердакВаш. Лишь здесь ставшая вещью.Вещь. Вам — бровь, вставшая в знак— (?) — сей. На рвань нудную, вдовью.Чту? — бровь вверх (Чем не лорнет —Бровь). Горазд спрашивать бровьюГлаз. Подчас глаз есть — предмет.Тбк подчас пуст он и сух он,Женский глаз, дивный, большой,Что — сравнить — кажется духом —Таз, лохань с синькой — душой.Наравне с тазом и с ситом— Да царю! Да — на суде!Каждый, здесь званный пиитом,Этот глаз знал на себе!Нищеты робкая утварь,Каждый нож лично знаком,Ты, как тварь, ждущая утра,Чем-то здесь, всем — за окном.Тем, пустым, тем — на предместьеТе — читал хронику краж?Чистоты вещи и честиПризнак: не примут в багаж.Оттого, что слаба в пазах,Распадается на глазах,Оттого, что на ста возахНе свести…В слезах —Оттого, что: не стол, а муж,Сын. Не шкаф, а нашШкаф.Оттого, что сердец и душНе сдают в багаж.Вещи бедных — плоше и суше,Плоше лыка — суше коряг.Вещи бедных — попросту души,Оттого так чисто горят.Вот образцы творчества М.Цветаевой. Если подойти с точки зрения чисто формальной, то мы здесь действительно найдем очень много общего с Пастернаком. Те же форсированные сдвиги, паузы, неожиданное вдвигание в строфу какого-нибудь реалистического предмета, вроде лохани, которая по контрасту должна подчеркивать глубину эмоций. Затем синтаксис, до предела сжатый, усеченный, телеграфизм языка, который призван здесь играть роль художественно-выразительного приема, подчеркивающего эмоцию. Все эти черты говорят о том, что Марина Цветаева находится в своих формальных поисках на какой-то общей линии с Пастернаком и Тихоновым. Но если мы посмотрим на тематику, то даже в последнем отрывке, наиболее социально-заостренном, мы увидим лишь то, что можно было бы назвать внутренней жестикуляцией представителя богемы, который не имеет общественных перспектив, а потому не может охватить тех общественных тем, за которые он берется, и подходит к вопросу о бедности и богатстве, как люмпенпролетарски мыслящий человек.
У Пастернака мы этого не найдем. У Пастернака мы найдем установку гораздо более реалистическую, гораздо более устойчивую. Здесь мы можем только затронуть параллель между двумя этими поэтами. Совершенно несомненно, что, доведенная до конца, она была бы чрезвычайно содержательной, однако не в том смысле, как это было бы желательно для «Верст». Ясно одно. Для того чтобы сыграть роль в национальном движении, Марине Цветаевой нужно было бы сделать гигантский шаг вперед, не менее сложный и трудный, чем тот, который она делает в области техники, — и несомненно даже еще труднее. Именно шаг вперед в области отыскания новых общественных позиций. Для этого ей нужно отрешиться от своего келейно-богемского мирка, который толкает ее на бешенно-озлобленные фельетоны против Советской России. [472] Для этого ей нужно победить в себе эстетическую мансардность, которая мешает ей видеть реальные процессы, совершающиеся в ее стране, и застилает ей глаза призраками. <…>
472
По-видимому, так он расценивает дневниковую прозу «Мои службы». См. его статью «Мертвая красота и живучее безобразие».
<…> «Тезей» Марины Цветаевой в этом номере закончен, или закончена по крайней мере вторая часть трилогии. Какое удивительное соединение таланта с дамским рукоделием, чувства языка, как целого, его движения, его потока, с полным отсутствием чувства слова, как ответственного и осмысленного логоса! Федра является к Ипполиту «без прически» и «без привычки». Тезей высказывает пожелание, чтобы хоть в могильном холме обвила «Ипполитову кость — кость Федрина», и стих этот является заключительным стихом чего-то, что по самой теме своей должно претендовать на звание трагедии. Именно, если с точки зрения трагедии оценивать «Тезея», он окажется окончательно смешон. Античная трагедия зиждется на религиозной основе, трагедия Расина [473] на основе этической; в «Тезее» нет ни религии, ни эроса, ни даже любви, есть только неудавшееся сводничество кормилицы, находящей (как и сама Федра), что молодой женщине пристало спать с молодым любовником, а не со старым мужем. На такой истине трагедию построить довольно трудно.
473
Расин Жан (1639–1699) — французский драматург, представитель классицизма.
Можно возразить, что сущность «Тезея» в том, что это трагедия лирическая, что весь ее замысел в стремительном движении, в объединяющем ее с начала до конца порыве страсти… Но если Марина Цветаева думает так, пусть она перечтет «Пентезилею» Клейста [474] и постарается понять различие между потоком хотя бы и находчивых стихов и бьющим изнутри трагически-неудержимым ритмом. <…>
474
Клейст Генрих фон (1777–1811) — немецкий писатель. В трагедии «Пентезилея» автор изображает страсти, не контролируемые разумом.
Самым значительным событием литературной жизни года стал сборник «После России» Марины Цветаевой, в который вошла вся ее лирика 1922–1925 годов. К сожалению, вершины творчества поэта этого периода, «Поэма Горы» и «Поэма Конца», по формальным признакам не могли быть включены в сборник. Однако и представленные стихотворения убедительно свидетельствуют о том, что Цветаева — крупнейший, после Пастернака, поэт своего времени, а годы 1922–1925 являются покамест лучшими в ее творчестве. Для сборника характерными являются две темы: эротическая и социальная. (Лишь малая часть стихотворений в книге не подпадает под эти темы. Но их необычность, их динамика делает их чрезвычайно интересными. Например, цикл «Деревья», «Облака», «Окно» — с их своеобразной героико-фонетической мифологизацией видимого мира — иного вообще не существует для Цветаевой. Здесь же примечательно стихотворение «Плач цыганки по графу Зубову».) В группе эротических стихотворений особенно остры непривычные для Цветаевой человеколюбие и чувство сострадания, пронизывающие стихотворения «Расщелина», «Ахилл на валу», «Ночные места» и др. Заслуживает быть отмеченным стихотворение «Клинок», которое по своему героическому тону напоминает Корнеля. [475] К так называемому «социальному» циклу относятся стихотворения «Поэма заставы», «Заводские», «Хвала богатым» и особенно великолепная «Полотерская». Последняя по владению народным словарным запасом может быть поставлена в ряд с пушкинской «Сказкой о царе Салтане» и некрасовскими «Коробейниками».
475
Корнель Пьер (1606–1684) — французский драматург, представитель классицизма. Начинал как поэт.
Динамика словообразований вырождается здесь в некое «вышивание словами», которое ослабляет тему, вызывает навязчивые и мучительные фонетические ассоциации. Но это ни в коей мере не обвинение поэта в ремесленичестве. Видимо, это непрерывное «вышивание» является необходимым компонентом диалектического процесса роста поэта, ведущим к следующей ступени его зрелости. И это уже просматривается в следующей монументальной вещи «Федре» («Современные записки», № 36–37). Хотя и в ней недостает внутренней гармонии, а остается довлеющим непревзойденная автономия слова. Более сильным и живым здесь представляется нам последнее стихотворение «Крым» [476] — первое короткое произведение Цветаевой за последние годы.
476
Стихотворение «Крым» отсутствует в «После России». Было впервые напечатано в «Последних новостях» (1928, 8 ноября).
Окончательная оценка литературной продукции русской эмиграции дело будущего. Что она менее значительна, чем одновременная продукция советских писателей — очевидный факт, который не оспаривается никем (кроме разве великих писателей самой эмиграции). Столь же очевидно, однако, что эмигрантами написано немало произведений высокой литературной ценности, которые «останутся». Вопрос только в том, можно ли эти произведения объединять в одно понятие эмигрантской литературы. Скорее это осколки, разбросанные в разные стороны и объединенные одним отрицательным признаком: они вне когда-то объединявшего их круга.