Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2
Шрифт:
По рядам людей прошел грозный гул.
— Вы слышали? Он на Отрока нашего клевещет! — почти испуганно вскрикнул чей-то голос. — На НАШЕГО Отрока!
Возглас прозвенел как набат. Секунду тому оживленно внимающая оратору Владимирская горка взорвалась фейерверком злой обиды.
— Наш Отрок святой!..
— Это у вас там Распутин…
— Нашел, Иуда, на кого руку поднять… На Отрока нашего! Долой его!
— Геть! Геть!
Оратор, и впрямь поднявший руку под час последнего выкрика, так и замер с нелепо поднятой рукой.
— Ах ты паскуда… ах ты тварь засланная… — грозно, пронзительно громыхнул чей-то бас. — Ты вообще откуда таковский? В наших краях все знают, что Отрок — святой.
— Бейте его…
— Бей!
— Эг-г-гэгей!..
Оратор попятился назад — судя по искореженному страхом и удивлением лицу, он действительно был заезжим, совершенно не подозревавшим о силе несгибаемой народной любви к малопонятному месточтимому Отроку Пустынскому.
— Слушайте, слушайте… Господа! Товарищи!.. — закричал господин в треснутом пенсне, размахивая газетой, как флагом. — Наш Отрок пророчит… Такие, как он, — махнул он рукой в сторону пятящейся «засланной твари», — прибудут сюда отобрать нашу Веру! Нашу землю, наш кров. Придут украсть у богоспасаемого Города Киева благословенье небес… Они будут лгать нам и разрушать наши церкви… они будут убивать наших жен и детей и требовать от нас сатанинской жертвы…
— Так Отрок сказ-зал!.. — ахнув, какая-то женщина без чувств сползла на руки супруга. Тот принялся обмахивать ее своей шапкой, не сводя взгляд с оратора.
— Так я говорю… Вот что сказал Отрок: «Тех, кто пекся о вас, вас призовут ненавидеть. Ту, что утирала кровавые раны, провозгласят кровавой преступницей. Те, чьи руки в крови, кто окрестил себя красными, пожелают прогнать их из Города, как прокаженных. В обмен на свою ложь они потребуют зло. Но Святой Город восстанет…» Господа, Город восстал! Сегодня киевский совет солдатских и рабочих депутатов самовольно издал приказ всем членам бывшей императорской семьи покинуть Киев. Солдаты уже громят редакцию газеты, призвавшую их признать врагами народа и утопить в грязи всех Романовых, вдовствующую императрицу и княгиню Ольгу…
Ольгу?
Дальше Саня не слушал — бежал со всех ног. Только сбегая по Трехсвятительской вниз, он вспомнил, что совершенно забыл про филера и барышню.
Город восстал.
На Царской площади трое солдат схватились с рабочими-арсенальцами. По Александровской вверх уже шел крестный ход. Люди несли иконы и флаги. Крещатик гудел, вопил и кричал. Думскую площадь заполонили толпы митингующих — люди с дешевыми иконками Отрока Пустынского, архангела Михаила, вырезанными из газеты портретами императрицы.
— Отрок… вы слышали… Отрок сказал… — неслось отовсюду.
— Долой антихристов!
И тут уж, пожалуй, следует рассказать, что случилось 3 числа…
В тот день, когда, узнав про манифест-отреченье царя, Саня прибежал в госпиталь к царской сестре — великой княжне Ольге, Ефим Петрович и другие солдаты плакали вместе с их Оленькой, как малые дети. А сестру милосердия, дерзко поздравившую княгину с отречением, обозвали большевичкой и вытолкали взашей из палаты. Саня помнил лицо выталкиваемой, вывернутое от ненависти. И лицо санитара, схватившего ту за шкирки.
В тот день Ефим Петрович подвел Саню к Ольге. И Саня впервые заметил, что великая княжна на сносях.
— Малец вот… Сашкою звать. Он тоже… — неумело представил он гимназиста.
А Ольга тогда погладила его по голове и улыбнулась:
— Ничего. Ничего…
Нынче палата была странно пуста.
— Где же все? — спросил гимназист худого солдата. Кроме него в огромной комнате было всего человек пять или шесть, в основном те, что в беспамятстве.
— Все, кто может ходить, на площадь пошли. Только я вот… — солдат ругнулся — у него не было обеих ног, и было видно, что он ненавидит свои обрубки. — Видал? Сам врач нам газету вслух прочитал…
Саня схватил газету и дочитал пророчество Отрока.
— Но этого ж не будет? — спросил он испуганно.
— Не будет, — мрачно сказал солдат. — Тоже еще!.. Назвали себя «Совет солдатских депутатов». А с нами, солдатами, они посоветоваться не желают? Они Совет солдатский… а мы тогда кто? Их там всего двести душ!.. А нас тут у Оленьки четыреста будет, и всем она как мать родная была. А они… нашу Оленьку, кровавой пособницей…
— А где… где она?
— У матушки своей, во дворце. Она ж ребеночка ждет.
Саня с облегчением выдохнул воздух. Слишком впечатлил его рассказ Ефим Петровича о том, как два дня спустя та самая сестра, поздравившая Ольгу с горем, подкралась к ней сзади и с криком «Кровопийца проклятая» пыталась разбить банку с раствором кислоты на голове у княжны… Еле та увернулась.
«Ослепла она, что ли? — говорил Ефим Петрович потом. — Словно сама своими глазами не видела, что Ольга одно добро тут творит, ночами не спит, за солдатами ходит. Словно глаза, душу и сердце ей взяли да выкололи…»
Безногий солдат громко вздохнул:
— Она ведь для нас все равно что родная… Все наши ко дворцу побежали Ольгу и маму ее защищать.
А Саня приметил, что над койкой безногого появилась солидная табличка «Е. М. Дображанская». Гимназист знал, что подобных табличек в госпиталях немало — любой доброхот мог финансировать одну или несколько коек, которая тут же становилась кроватью его имени… Выходит, и красавице Катерине Михайловне тоже не чуждо милосердие.
— А тебе вот как скажу… — принялся митинговать безногий перед Саней, за неимением другой аудитории. — Кто я теперь? Инвалид, калека, комиссованный за полной ненадобностью… А царица-матушка сама ко мне приходила. Говорила, что не оставит меня, что меня профессии нужной научат… А они, они, которые прогонять ее вздумали, они как обо мне позаботятся?! Кто они тут такие?!!!
— Кадеты восстали, — в палату вбежал санитар. — Они окружили царский дворец. Сказали, что не отдадут им императрицу! — его глаза сияли. — Лаврский митрополит Владимир вышел на площадь…
— Точно не отдадут? — переспросил гимназист. — И Ольгу тоже?
— Не сомневайся, — санитар походя похлопал его по плечу. — Это вам не Петроград. Это — Киев!
— …а потом, когда к солдатам присоединились кадеты, и юнкера, и офицеры, и митрополит, и пожарные, тут уж комиссар Временного правительства окончательно в растерянность впал. Я самолично при их разговоре присутствовал. «Чего же они добиваются? — спрашивает. — Они что же, монархию восстановить хотят?» «Нет, — ему отвечают, — они хотят, чтоб императрица осталась в Киеве». Тут комиссар как закричит: «Что ж это за город такой! Что за город… С каких это пор солдаты с офицерами и попами братаются? По всей империи бунты, солдатня офицерье на столбах вешать желает, только отвернись — уже митинг… А у нас они, видите ли, решили вместе императрицу спасать! И все этот Отрок… Все Отрок!» «Прикажете арестовать его?» — спрашивают.